Розенкрейцерское просвещение

Не углубляясь далее в совершенно новые и непри­вычные вопросы, связанные с театральными увлечениями Андреэ, я все же упомяну, в качестве «приманки» для тех, кто пожелал бы заняться более детальным изучением ли­тературы «розенкрейцерского фурора» в Германии, что, возможно, им удастся обнаружить связь между гастроль­ными поездками английских актеров и распространением розенкрейцерских идей. Кстати, Бен Джонсон в одной из своих «масок» («Счастливые острова», 1625 г.) по не со­всем понятным для нас причинам тоже ассоциирует ро­зенкрейцеров с актерами — в том эпизоде, где он с пора­зительной точностью описывает малодоступное розенкрейцерское издание и при этом остроумно обыгрывает тему «незримости» розенкрейцерских Братьев.

('Ben Jonson, Works, ed. Herford and Simpson, Oxford, 1923-1947, VII, pp. 710-722. Джонсон очень точно описывает гравюру с изображением крылатого здания на колесах из «Зерцала Мудрости Розо-Крестовой» Теофила Швайгхардта (см. илл. на с. 172 и с. 178-180) и попутно пускается в любопытные рассуждения насчет «невидимого» Розен­крейцерского ордена, кажется, каким-то образом ассоциируя это сооб­щество с актерами. Тон рассуждений язвительный, и они, возможно, выражают религиозно-политическую позицию самого Джонсона. О дру­гих сатирических аллюзиях на розенкрейцеров у Джонсона см.: Yates, Theatre of the World, pp. 89-90.)

Итак, частое обращение к «театральной» образности в рассуждениях Андреэ о розенкрейцерских Братьях, воз­можно, было обусловлено некими фоновыми составляю­щими его творчества, подлинную значимость которых мы только сейчас начинаем смутно понимать. Андреэ обла­дал талантом и воображением, он легко воодушевлялся новыми впечатлениями, полученными извне. Особенно сильное влияние, как я уже говорила, оказали на него гастролирующие английские актеры, послужившие источ­ником вдохновения для его первых литературных опы­тов. Андреэ всерьез увлекался драматическим искусст­вом, и это обстоятельство наводит на мысль, что «игра» с легендой о Христиане Розенкрейце и его Братстве была не злонамеренным или легкомысленным розыгрышем чи­тающей публики, а своеобразной театрализованной пре­зентацией очень интересного религиозного и интеллек­туального движения. Сам же Андреэ являет собой пе­чальный пример человека, родившегося «не в ту эпо­ху», — человека высокоодаренного и самобытного, ока­завшегося в некотором смысле предшественником Гёте (я имею в виду драматургически-философский склад его ума), но которому тем не менее пришлось отречься от собственного призвания и жить в постоянной изматы­вающей душу тревоге, вместо того чтобы спокойно пожинать плоды успеха, казалось бы, заранее предопределен­ного благородством его натуры, замечательным интел­лектом и творческим воображением.