|
И роскошью дышало вековою; Украшен был он княжеским гербом; Из мрамора волнистого колонны Кругом теснились чинно и балконы Чугунные воздушною семьей, Меж них гордились дивною резьбой; И окон ряд, всегда прозрачно-темных, Манил, пугая, взор очей нескромных. Прощальный образ Северной Пальмиры! Внешний облик особняка, столь характерный для минувшего века, быть может создание Фельтена, вызывает тени угаснувшей жизни. Пора была, боярская пора! Теснилась знать в роскошные покои, Былая знать минувшего двора, Забытых дел померкшие герои! Музыкой тут гремели вечера, В Неве дробился блеск высоких окон; Напудренный мелькал и вился локон, И часто ножка с красным каблучком Давала знак условный под столом; И старики в звездах и бриллиантах Судили резко о тогдашних франтах. Тени прошлого, навеянные белой ночью, исчезают. Две жизни встречаются в тихих покоях. Одна, как и самый «старинный дом», остаток Северной Пальмиры. Тот век прошел, и люди те прошли. Сменили их другие; род старинной Перевелся; в готической пыли Портреты гордых бар, краса гостиной, Забытые тускнели; поросли Дворы травой; и блеск сменив бывалой, Сырая мгла и сумрак длинной залой Спокойно завладели… тихий дом Казался пуст, но жил хозяин в нем, Старик худой и с виду величавый, Озлобленный на новый век и нравы. Другая жизнь, чуждая старине, затеплилась как слабый свет лампады в сумраке и сырой мгле особняка. Она росла, как ландыш за стеклом, Или скорей, как бледный цвет подснежный. …Она сходила в длинный зал, Но бегать в нем ей как-то страшно было; И как-то странно детский шаг звучал Между колонн. Разрытою могилой Над юной жизнью воздух там дышал, И в зеркалах являлися предметы Длиннее и бесцветнее, одеты Какой-то мертвой дымкою; и вдруг Неясный шорох слышался вокруг: То загремит, то снова тише, тише (То были тени предков или мыши). И что ж? Она привыкла толковать По-своему развалин говор странный…[220] Старый мир разрушается, мир когда-то крепкий и блестящий. Нежный цветок, выросший среди развалин, сможет ли он у раскрытой могилы пробиться к свету? В глазах молодой девушки темно, как в синем море. В страшном городе, где люди забыли вечное небо, ей грозит гибель. Но горе и самому городу Петра! По свидетельству Сологуба, волновал и Лермонтова образ гибнущего Петербурга. Поэт любил чертить пером и даже кистью вид разъяренного моря, из-за которого поднималась оконечность Александровской колонны с венчающим ее ангелом.[221] В приписываемом ему отрывке выведен образ гибнущего города, караемого судьбою. — 56 —
|