Наследие Арконы

– Вот он, твой народ! Срам, да и только? – засмеялся вельможа, поглядывая из-под черных густых бровей на старика Богумила.

– Каждому воздастся по вере его и делам его! – хрипло отвечал Богумил, бросив на княжьего дядю взор, исполненный ненависти.

Над городом повисла серая дымная пелена.

Услужливый стремянной придержал Добрыниного коня. Вельможа слез на землю, теплую от пепла и ржавую от славянской крови.

Шагнув к волхву, за плечами которого уж высились каты, он схватил Богумила за бороду:

– И что, козел старый, помогли ль тебе твои бесы?

В это время к ним подъехал и Путята.

– Как? Взяли тысяцкого? – повернулся к нему Добрыня.

– Не серчай, перестарались вои! Силен оказался, гори он в пекле! – выругался Путята, и подкрепил свои слова, вытащив за волосы из мешка мертвую Угоняеву голову, хранящую зловещий оскал.

– Проклятье тебе, боярин! Будь проклято семя твое, предатель! – замахнулся на вельможу Богумил, но ударить не успел. Каты заломили руки.

Добрыня, вытащив нож, ухмыльнулся, попробовал пальцем – остер ли… И с неожиданной яростью всадил его старику в живот по самую рукоять.

Даже заплечники отшатнулись, оставили волхва. Тот скрипнул зубами, потом вдохнул полной грудью… выронил свой корявый посох и рухнул на колени, успев схватить мертвеющими перстами платье убийцы. Добрыня неловко пихнул волхва коленом. Богумил захрипел и повалился на бок, но уже на земле, скрючившись, все ж таки успел указать в сторону вельможи трясущимся пальцем:

– Ни хитру, ни горазду… Велесова суда никому не избежать!

…Ничто, даже новая вера, не могла умерить княжьего сладострастия. Владимир обрюхатил всю округу близ Киева, имея несколько сот наложниц, согласно возложенному на себя званию – так просветитель Руси улучшал породу… По всему видать еще тот кобель был, хотя и трусоват. В народе долго вспоминали ночку, что провел княже под мостом, сберегаясь от степняков. Не случайно, видать, былинный Владимир “лижет пятки” Идолищу, воссевшему во Киеве? И лизал бы до скончания веку, кабы не старый Муромец!

Отцову кровь Ярослава Мудрого охладила его супруга, шведская княгиня Ингигерд, внучка князя бодричей. По приезде на Хольмградскую землю вместе со своими викингами она обосновалась в родовом гнезде Рюриковичей – Ладоге. Отсюда на мечах словен и варягов сын Владимира совершил восхождение к вершинам власти, перешагнув через трупы братьев, весьма кстати зарезанных Святополком.

Когда волхвы возглавили голодные людские толпы в Суздале. Захватив языческих жрецов, Ярослав одних отправил в изгнание, прочих казнил, дав суздальцам благочестиво-христианское объяснение постигшего их мора: “Пути Господа неисповедимы!”