|
– Мы отомстим, мы за всех отомстим! – промолвил Инегельд, глядя Севу в глаза. – Дай срок! Но сейчас – поздно! Другой Солиг нет на свете белом... – добавил скальд что-то совсем непонятное, и его два зловещих меча вновь удобно устроились в ножнах за спиной, будто бы не покидали их никогда. * * * Судно Златоуса незамеченным выбралось из фьорда и, обогнув северную оконечность острова, при попутном ветре кормчий взял курс на северо-восток. Дым застилал склоны лысого холма. То горела крепость. То пылал город. Невидимый в серых клубах корабль уносил прочь от Буяна последних защитников языческой вольности. Теперь лишь Инегельд с его колдовским зрением мог разглядеть, скорее почувствовать, в туманной дали еще теплые развалины некогда величественного Храма. И волны поспешно расступались, когда набегал на них ладно собранный корабль с червонным соколом на парусе. Судно подгоняли дружные взмахи весел, и оно летело стрелой, но вряд ли это могло продолжаться долго. Инегельд знал, что гребцы измучены, а многие из них ранены, и если бы не угроза неминуемой расправы, нависшая над изгнанниками – они оставили бы эту гонку, которая, впрочем, и так, он предвидел это, некоторым из них будет стоить жизни. Сев стоял на корме, этот увалень, который и двух слов то, как следует, раньше связать не мог, неожиданно для всех тяжелым басом заглушил и море, и удары весел, и хлопанье парусов. Он взял такие низкие, такие мрачные ноты, что у Влады мороз пошел по коже: Семаргла вой из-под небес... Стрибог взмахнул крылом! Хоть в Мире больше нет чудес, но есть пока Любовь! И есть такой еще закон – за павших отомстить! И Род судьбе наперекор на Свете сохранить! На Свете сохранить!
А над Арконой тень креста мерещится в дыму. О, Велес, разомкни уста, скажи нам, почему?! Ответь нам, добрый Свентовит, могучий Радигош: “Неужто, Кривда победит, и воцарится Ложь?!” И воцарится Ложь!?
Лежит в руинах древний храм, сожжен, заброшен, тих... И в Ирии уж видно нам, встречать родных своих. Но Смерть в каком-нибудь году, найдет тебя, палач! И ты в своем родном Аду, припомнишь детский плач! Припомнишь детский плач!
И пусть терзается злодей виною в смертный час. Христа наместник на Земле обрек на гибель нас. Мы уплываем, бросив дом и капища в огне ... Оплачет Желя храбрецов склонив лицо к траве... – Что же дальше, Инегельд? Как жить без родины, без земли предков? В Арконе вырезали всех до единого, даже собак. Злыдни поганые! – обратился к нему Златоус. — 119 —
|