|
– Какой же ты тепленький, – сказала она, – так и хочется у тебя погреться. Пусти меня к себе. – Не мешай мне спать, – сурово отозвался Петрович, – иди на другую кровать, одеял здесь полно. – Не хочу я на другую кровать, – ответила Любаша, и я услышал в темноте шорох, – я с тобой хочу рядом. Ты не бойся, я тебе ничего не сделаю, просто полежу чуток… – Ну нет! – сказал Петрович. Он поднялся и, включив свет, стал рыться под кроватью. Любаша молча смотрела на него, а он с торжествующим лицом вытащил из рюкзака длинную веревку. Поплотнее завернувшись в одеяло, он обмотал себя толстой веревкой и крепко завязал ее морским узлом: – Теперь можно спать спокойно, – и вскоре раздался его протяжный храп. – Какой же ты, зайчик, хороший, – сказала Любаша грустно, – только вот злой какой-то, к себе не пускаешь. Но я все равно вас люблю и буду вам хорошей женой. Поедем ко мне в деревню жить, там у меня куры будут, утки, все свое… Просидев до утра у ног связанного Петровича, она тихо ушла в серебристый туман. Утром, едва протерев глаза от сна, Петрович потащил нагруженную тележку к остановке, а я, шагая рядом, говорил: – Если ты хорошо послужишь Ордену в этой жизни, то после смерти мы все встретимся и продолжим наше восхождение к Абсолюту. – А сколько мне осталось трудиться, чтобы заслужить такое благословение? – спрашивал Петрович, поднимая лопату, свалившуюся с тачки. – Совсем немного, – отвечал я. – Главное – быть искренним и открытым в своих действиях по отношению к Ордену. Мы принялись за работу, а вокруг щебетали птицы и сладко звенела на ветру сохнущая трава. Поработав до полудня, Петрович сказал: – Я не могу больше здесь. Я скоро загнусь от этого кошмара. Мне даже чача не помогает уже. – Терпи, – отвечал я, – потому что если даже и помрешь при Школе, то в правильное место попадешь. Все равно ведь рано или поздно помрешь, а если при Школе, так хоть с толком. – Мы прикованы к этой остановке, как галерные рабы, – пожаловался Петрович. – Никогда я еще так не уставал! У меня ощущение, будто я свой гроб украшаю мозаикой. – Забыли люди Бога, – сказал я, – живут непонятно для чего. – Я, между прочим, физик, – не унимался Петрович, – а мой папа – замминистра, и тупая работа вредит моему уму. – Перестань упиваться жалостью к себе, – ответил я. – Лучше послушай сказку про Кота в Сапогах, в которой зашифровано тайное знание. – Лишь бы она была не о мозаике. Петрович бросил инструменты и мгновенно растянулся на сухой траве. Пока я доставал свои записи, он успел громко захрапеть. — 199 —
|