|
В трубке послышались короткие гудки, сам же Владислав Евгеньевич крепко призадумался. Да, и было над чем — подобное толкование сна в корне меняло дело, да и тревога тоже была вполне объяснима. Автор не может не воспользоваться таким поворотом событий, дабы не пуститься в некие философические размышления. Вот рассуди, драгоценнейший читатель, можем ли мы с тобою доверять столь дерзкому и циничному малкинскому толкованию сновидения нашего героя, от которого тот пробудился, как от редкостного кошмара? Ясно, как день, что большей части читателей не останется ничего иного, как только фыркнуть в недоумении и раздражённости тем, как некий, даже не очень-то известный нам проходимец, самозванно присвоил себе право толковать сокровенные образы души, покусился на священный смысл Самости, который средневековые алхимики, между прочим, сравнивали с самим философским камнем, и, вдруг, пошлейшим и циничнейшим образом распорядился уровнять его с фигурой, которую в современном обществе принято рассматривать как бандита и мерзавца, пусть даже и имеющего огромное влияние и авторитет в масштабе двух крупнейших центров российской цивилизации и культуры… Найдётся и такой читатель, которому, пожалуй, невдомёк будет, вокруг чего такой сыр-бор, и что это за Самость такая, да и нужно ли на её рассмотрение уделять хоть сколько-нибудь внимания. Такого читателя автор прямиком направит к работам Карла Юнга или хотя бы к энциклопедическим статьям, касающимся архетипов коллективного бессознательного и, в частности, Самости. После прочтения хотя бы кратких материалов, освещающих сей вопрос, станет понятно, что Самость — это отнюдь не фунт изюма, а один из глобальнейших символов человеческого бытия, и пройти мимо его явления во сне или, тем паче, наяву, было бы решительной глупостью. Найдётся, вероятно, среди прочих и такой читатель, напитанный современным свободолюбивым духом, коему толкование Малкина придётся, положительно, по нутру, ибо, помимо прочего, оно ещё и взрывает все и всяческие догмы, довлеющие над сознанием людей. С трепетным замиранием дыхания относится автор к такому читателю, боясь неосторожной фразой потревожить его нарождающееся свободомыслие. С таким именно читателем автору далее по пути. Что же касаемо читателей первого типа, то и к ним автор питает должное уважение, понимая, что их мировоззрение складывалось не на пустом месте, а вырабатывалось путём столкновения с так называемой «согласованной реальностью», которую мы самою чуть раньше договорились считать ничем иным как воплощённой суггестией, материализовавшейся в угоду так называемым сильным мира сего (хотя вместо понятия «сильный» уместнее было бы поставить «хитрый» и «коварный») для управления народными массами. У свободомыслия не хватает ещё силы, для того, чтобы разомкнуть порочный круг окружающей нас лжи и фальсификаций, и именно поэтому автор берёт на себя смелость рекомендовать даже читателям первого типа несколько абстрагироваться от своих привычных моральных оценок, дабы набраться сил и мужества, чтобы, несмотря ни на что, дочитать эту повесть до конца, венчающего дело. — 136 —
|