|
«Секс тесно связан со страхом», - печально произнёс Владислав Евгеньевич, невольно вспомнив собственные мытарства на этом поприще. «Вот!», - Муромцев восторженно воздел руки вверх и энергично заходил по комнате: «Вы произнесли ключевую формулу. Мужчина не может всегда находиться в состоянии эрекции. Он подвержен непостижимому, независящему от него чередованию потенции и импотенции, он поочерёдно то пенис, то фаллос. И проблема власти — чисто маскулинная проблема, ибо характерная ненадёжность и страх слабости неотрывно терзает и мужчину, и властителя. Эякуляция есть потеря в сладострастии. Потеря возбуждения, следующая за ней, сопровождается печалью, ибо означает иссякший источник того, что ещё миг назад нетерпеливо рвалось на волю. И нет в мире цивилизации, которой эта печаль была бы более присуща, чем римлянам. Фаллос проникает в вульву и выходит из неё уже как пенис. Мужественность мужчины растворяется в наслаждении также, как сам человек растворяется в смерти». «Может быть, я что-то пропустил, но вы как-то неожиданно смешали в одну кучу и Христа, и Приапа. Извольте, объясниться, в чём же тут дело», - вмешался Владислав Евгеньевич. «Всенепременно!», - ответствовал Муромцев: «Империя поглощала одно за другим все соседние государства, а религия присваивала себе мифологические сцены самых разных религий римских провинций, неизменно перерабатывая их в одну и ту же сцену: Исида ходит по земле в поисках фаллоса Осириса, который сама же, правда руками Сета, и отсекла. В Риме на этом этапе ещё невозможно различить сарказм и почитание, бога высмеиваемого и бога всемогущего. Фаллосу и Приапу воздвигались и воздвигаются стелы в течение всего времени существования Империи. Можно с полной уверенностью сказать, что Приап — самый изображаемый бог Империи, и даже последние почти что две тысячи лет, когда его имя не произносится, а в качестве символа веры выдвигается Иисус. Но и это ещё не всё. Смотрите, какая, можно сказать, гипербола вырисовывается из тех метаморфоз, которые происходили во времена превращения Республики в Империю. Обычно мужскому желанию предлагаются два пути, когда оно сталкивается с соблазном женского тела: насильственное овладение или же гипнотическое запугивание. Рим посвятил свою судьбу, свою архитектуру, свою живопись и триумфы как раз таки гипнотическому запугиванию. А под Римом, как вы уже, наверное, догадались, я подразумеваю всю существующую и порабощающую нас Систему, в которой постепенно намечалась, а в последние двадцать лет стала и вовсе очевидной такая тенденция: в извечном противостоянии Эроса и Танатоса всё большую роль начинает играть некто третий, серый кардинал, который и становится, собственно, сейчас кукловодом всей цивилизации». — 127 —
|