|
Прорва… Давайте сфокусируемся как следует на ее рассмотрении. Начнем с того, что классическое мещанство — это совсем не прорва. Горький, знавший мещанство изнутри, великолепно показал, что такое классические мещане в одноименной пьесе. Товстоногов, поставив эту пьесу на позднесоветской сцене, позволил нам присмотреться к разнице между классическим мещанством и пришествием чего-то близкого, но совсем другого. Классическое мещанство преисполнено добродетели. И для понимания его реального содержания надо протянуть линию из «Горя от ума», где Молчалин, говоря о своих достоинствах, называет их: «Два-с: умеренность и аккуратность», — в «Мещан» Горького. Что Товстоногов, кстати, и делает. Горьковские «мещане» преисполнены умеренности, аккуратности. Они несут в себе именно классически бюргерский дух — дух труда, дух постоянных буден, дух бережливости, специфического отношения к вещам. Да, под этим может копошиться нечто другое. И Горький знал, что именно: мещанство — это ненависть к людям. Но — вдумайтесь! — горьковские мещане разве могли написать на растяжке через Кутузовский проспект «Выкинь свой шестисотый мерс, есть тачки покруче»? Они вообще могли что-то выкинуть? Они покупали вещи в строго ограниченном количестве. Эти вещи должны были служить вечно. Они должны были пережить владельцев, показать владельцам, что космос (да-да, именно космос) — штука надежная и устойчивая. Это начало не несло в себе хаоса и порока и не желало принять ничего порочного и хаотического. Чрезмерная пресность мещан могла породить антитезы. Но именно как антитезы. Порок мог тайно свить нишу в трещинах добродетели. Ибо если нет высшего, то добродетель обречена. Порядок как таковой не удержит мир. Чтобы космос противостоял хаосу, над космосом должно быть высшее. Это и показал Горький… К вопросу о различии между греческим и христианским началом. Греки обороняются и проигрывают. Христиане удерживают космос лишь наступая и обновляя оный. Но это уже другой (и, конечно, главный) уровень нашего обсуждения. Прежде, чем перейти на этот уровень, давайте, чтобы не потерять политический нерв, спросим себя: «Горьковские мещане, скорбевшие о том, что какой-то хам выкинул дощечку, аккуратно положенную с тем, чтобы через лужу можно было перейти, не замарав ноги, могли бы выкинуть «шестисотый мерс»? Молчалин мог приехать, будучи районным начальником, к своему федеральному шефу на «Бентли»?» А прорва может. И даже должна. Потому что она — прорва. Потребительство — антитеза мещанства. Антитеза, а не его преемник. Постмодерн — антитеза Модерна, а не его новый виток. Жена-мещанка у Розова — антитеза гостя этой интеллигентной семьи, провинциального номенклатурщика. Но и московская «прорва», и почти аскетичный провинциальный номенклатурщик сходятся в одном — в ненависти к висящей на стене революционной сабле, олицетворяющей смысл. Прорва понимает: когда номенклатурщик убьет смысл, она съест номенклатурщика. Она понимает: главное разорвать связь номенклатурщика со смыслом. И она делает все для того, чтобы это состоялось. Прежде всего, она активизирует в номенклатурщике худшее — его страх перед смыслом, страх перед новизной, страх перед Духом и Импульсом. — 277 —
|