|
Спрашиваешь: «А почему «или-или»: или ворюга, или кровопийца? Разве ворюга не может оказаться еще и кровопийцей? И почему кто-то должен был быть милей? Если бы господина Бродского спросили, кто ему милей — Ленин или Дзержинский? Что бы он ответил? Наверное, что «оба хуже»?» Ты спрашиваешь… В ответ — не внятные аргументы, а потоки идеологизированного бреда. «Руки прочь от Бродского!» «Вы хотите увековечить господство номенклатуры!» «Почему господство номенклатуры? — возмущался я. — Что, все революции выбирали между господством власть имущих и властью бандитов?» Ничего вразумительного в ответ не говорилось. Только еще надрывнее воспроизводилась та же, мягко говоря, неумная строчка Бродского. Было абсолютно ясно, что вопрос о союзе нашей высокоморальной интеллигенции и криминалитета решен. Ею ли самой… Кем-то еще… Не это в данном случае следует обсуждать, а качество данного «многообещающего» союза. Это союз, при котором обе стороны делают шаги навстречу друг другу? Какой шаг навстречу интеллигенции может сделать криминалитет? Это союз, при котором кто и в какой степени освоит плоды победы? Чьи деньги лягут в фундамент будущего капиталистического устройства? У диссидентов есть деньги? Или они есть у воровского общака? Как говорится, третьего не дано. И наконец, если деньги — общака… Если никто не сможет отменить аксиому: «Кто платит деньги, тот заказывает музыку»… То что это будет за музыка? В политическом смысле, разумеется? Что «музыкантами» будет высокоморальная нонконформистская интеллигенция — понятно… Не музыка-то будет какая? «Музыка» — это идеология. А также порождаемые ею вибрации — культурные, религиозные и так далее. Идеология должна обеспечить откровенную криминализацию, легитимировать ее. Тут мало сказать: «Ворюга мне милей, чем кровопийца», — или порассуждать о том, что раз все общество патологично, то социальная патология (мафия, теневики и пр.) наиболее нормальна… А почему не патологична в квадрате? «Милей, чем кровопийца», — можно говорить ворюге тогда, когда он идет к власти. А когда пришел, то надо говорить, что он «на свете всех милее, всех румяней и белее». Всех милее, а не каких-то там Дзержинских и Лениных! Вибрации по поводу того, что «всех милее», могут быть поначалу слабыми. В одночасье такие метаморфозы в культуре не осуществляются. Из подворотни на высокую сцену должен выйти криминальный «шансон». Язык — политический и бытовой — должен вобрать в себя криминальный сленг. На телеэкране должен появиться криминальный герой. Причем такой, чтобы всем было ясно: и ворюга, и кровопийца. — 268 —
|