|
Конечно, это был непреднамеренный, странный случай, теперь Валковский больше никогда не распоряжается без моего ведома. Он стал флегматичнее в делах Общества, может быть, и потому, что хочет, чтобы я действовал самостоятельнее. Приводит в порядок дела издательского фонда, за которые взялся ещё два года назад, и теперь я вижу, что мне придётся ему помочь. Томительно на душе, что опять буду вынужден тратить так много времени напрасно, когда мог бы сделать нечто ценное. Но среди старших членов нет никого, кто бы мог <этим заняться>, и, когда с этим всё выяснится, единственное, что можно будет сделать – это передать дела кому-нибудь из младших членов. 21 апреля. Четверг Во второй день праздника Пасхи Буцен рассказал мне о своём горе. Минувшим летом он строил для Мисиня здание одной станции – и его тоже Мисинь подозревает. Что-то в подсчётах было не в порядке, в чём-то он ошибся. Я понимаю, что Буцен – человек уже в возрасте, и ему невозможно поручать нечто самостоятельное и ответственное. У него просто не хватает сообразительности, и на большее он не способен. И Буцен, как и Марков, так ясно рассказал, что их ошибки основывались на невнимательности или недоразумении, и приходится верить, что здесь нет сознательного обмана. И моё мнение таково, что если даже на 30% есть сомнение, что где-то имело место сознательное нарушение, то из-за этих 30% нельзя человека осуждать окончательно. Во-вторых – надо знать мотивы. И если человек утверждает и пытается доказать, что не виновен, то следует его выслушать. В этом-то смысле Мисинь не обладает терпимостью. Сегодня вечером у него будет разговор с Марковым. В этот же день, к вечеру, более трёх часов мы беседовали с Гаральдом. Я сказал ему то, что давно хотел высказать. Его резкие характеристики и выражения не приносят ничего хорошего. Если бы после его нападок на некоторых членов Общества мы не пытались всячески смягчить впечатление, то обиды сохранились бы до сих пор. Гаральд убеждён, что «основательная головомойка» в конце концов идёт только на пользу. Но это не так. И укор следует выражать в очень чуткой форме. Конечно, когда Гаральд только начинает свои упрёки, он всегда прав. Но он вспыхивает и доходит до крайностей. Так, к примеру, было с Клизовским, так – с г-жой Мисинь. Он возвратился из Эстонии и сразу выдал отрицательные характеристики тем людям. Но и у художника Роота есть свои достоинства, он прислал мне сердечное письмо в благодарность за мою книгу. К человеку следует приближаться с терпением и глубоким уважением, только так можно его воспитать. И Драудзинь недовольна подобной критикой Гаральда. Эта наша беседа пойдёт нам только на пользу. И Гаральд будет сдержаннее. Именно он в Обществе больше всех борется за торжественность и единение, и ему следует найти верный метод, как этому способствовать. Но моя ошибка, наверное, именно в противоположном – в излишнем терпении и желании по возможности достовернее характеризовать и точнее определить. Так у некоторых может возникнуть мнение о моей неопределённости, но такого не должно быть. Люди легче прощают порывистое, хотя и ошибочное суждение. И всё ещё моей тяготой является моя речь. Доклады я могу читать, но труднее, когда надо говорить свободно и перед многими. Думаю, надо бы этой осенью поехать в Вену к одному профессору. Но теперь настолько напряжённое время, особенно в самой Вене. И я не могу ехать раньше, чем Общество будет перерегистрировано. Мне надо справиться со своей речью и из-за дочери, речь которой улучшилась, но всё-таки у неё известная тенденция повторять <слоги>. Она ещё посещает врача. Разумеется, дома я говорю спокойно, и всё же... — 231 —
|