|
– Сможешь, Вася. Кто же, если не ты? – Не знаю, не знаю, – сомневался Василий. – Здесь откровение нужно. Или мудрость Льва Николаевича. Мудрости нет, до откровения не поднялся… А войдя в палату, с горечью понял, что здесь и откровения недостаточно. Озарение нужно. Святость… – Вася… И опять Наденька попыталась улыбнуться. И опять улыбки не получилось. – Души слушайся, Наденька. Не хочется улыбаться – не улыбайся, не хочется говорить – не говори. Отринь всякое насилие над нею. Насилие – самый страшный грех. Очень дурные люди его придумали, естеству оно неведомо. – Душа моя… разбежалась. – Просто странички в ней перепутались. – Мя… Надя замолчала. Пожевала губами, прикрыла глаза. – Что ты хотела сказать? – Мятеж. – Понимаю, душа бунтует. Только в клетку, как Пугачева, ее не посадишь. Приласкать ее надо. – Кусает. – Поссорилась ты с ней, – вздохнул Василий. – На Ходынку потащила, унижениям подвергла, вот она и… Тело – форма. Душа – содержание. И прекрасная форма может оказаться пустой, и великая душа прозябать в гнилом срубе. Наденька вдруг открыла глаза, странно посмотрела на него. – Ты… все знаешь? – Всего знать никому не дано. – Содержание может быть больше. Больше формы. – Возможно, это не содержание, Наденька? – Василий почему-то очень заволновался, стал терять мысль. – Возможно, это просто опухоль? Перетрудила ты душу свою. – Взорвется. Вот-вот взорвется. Знаю. – Значит, на бомбу надо броситься. Как Маша. Ведь дети кругом. Дети. Василий сказал это внезапно, не подумав. Сказал и вдруг испугался. – Не так живи, как хочется, а как долг велит. – Наденька впервые ясно произнесла столь длинную фразу. – Так батюшка говорил? – Да. И матушка. Только для него это был дворянский символ веры, а для матушки – крестьянский. Завтра двадцать лет. – Поставь за меня свечку. – И поставлю, и помолюсь. – Молиться за меня нельзя, – вздохнула Надя. – Я сама должна молиться. – Да, посредников между человеком и Богом быть не должно. В этом и есть смысл учения графа Льва Николаевича. – Не надо о смысле. Нет его. Нет никакого смысла. Обещай, что придешь. После маминого дня. – Приду, Наденька. – А сейчас иди. Устала я. Я устала, устала, устала… Василий поцеловал сестру в лоб и тут же вышел. – Ну, как? Она заплакала? – с ожиданием спросила Варя, бросившись к нему. – Что?.. Нет, Варя, Наденька не заплакала. — 371 —
|