|
«Нет, нет, никакие психиатры не в состоянии ей помочь, – думала она. – Они же совершенно не представляют, какой она была. Здесь нужен кто-то иной, который смог бы проникнуть в ее душу, а не подгонять эту душу под хоть и здоровую, но не ее. Иначе мы потеряем Наденьку, потеряем…» – Есть блаженный, барыня, – шептала ей Алевтина. – Святостью, говорят, обладает великой… От блаженных и юродивых Варя только отмахивалась, считая их шарлатанами, потому что так однажды, еще в далеком детстве, сказал отец. Правда, мама тогда осторожно засомневалась в его столь категорическом определении («Доброе слово и кошке понятно…»), но Варваре отцовские слова были яснее и ближе просто в силу трезвости собственного характера. – Может быть, попробовать гипноз? – предложила женщина, врач Пироговской больницы (Варя в отчаянии советовалась со всеми). – Правда, этот врач пользует в Петербурге. – Это не имеет значения. – Доктор Фельдман. Я слышала, что он излечил сына начальника Морской тюрьмы от серьезного недуга. Недуг оказался эпилепсией, но Варя все же запомнила совет для будущего. Когда – не дай Бог! – медицина исчерпает все свои средства и распишется в собственной беспомощности… Все двери в особняке открывались абсолютно бесшумно, поскольку Роман Трифонович не терпел никаких скрипов, и Варя скорее почувствовала, что в ее спальню кто-то вошел. Повернула голову, всмотрелась. У портьеры стоял муж. В халате и домашних ковровых шлепанцах. И было очень похоже, что вид у него виноватый. – Я принял Грапу на службу, – почему-то сообщил он. – Со вчерашнего дня. – Ты очень правильно поступил. – Думаю, Надюше будет легче. – Очень надеюсь на это. Чего ты стоишь у дверей? Ты куда-то торопишься? – Нет. – Роман Трифонович как-то не очень уверенно приблизился к семейному ложу, присел на пуфик у ног Вари. – Завтра Феничку хоронят. Я пойду на похороны. Варя вздохнула, вытерла набежавшие слезы. – Поклонись ей от меня. Хомяков молча покивал. Помолчали. – Может быть, следует как-то деликатно помочь родителям? Наденька говорила, что Феничка была единственным ребенком. – Да. – Роман Трифонович тяжело, медленно вздохнул. – Ты прости меня, Варенька. Прости. – И ты меня прости, Роман. Хомяков покивал, неуверенно поднялся. – Куда же ты? Когда так страшно, надо быть вместе. Варя улыбнулась, и, выпростав из-под одеяла руку, протянула ему. – Варенька… Роман Трифонович упал на колени, схватил ее руку, поцеловал, прижал к груди. — 347 —
|