|
Снова переборы струн, два-три аккорда… Она придет, неслышно и незримо, И встанет мрачно у одра, И скажет мне с тоской неумолимой: «Пора! Пора. Пора…» Она дохнет в лицо прохладной ночи, Холодною рукой мою придавит грудь, Закроет навсегда тускнеющие очи, И в путь! И в путь… И буду я молить таинственную гостью: Я жить хочу, оставь мне этот свет, И буду я молить с слезою и со злостью… Но нет! Но нет. Но нет… И в жизни той, когда меня пробудят, Где может быть неведома печаль, Но дней земных, печальных жаль мне будет… Да, жаль! Да, жаль. Так жаль… Голос у Ванюши Петровича был небольшим, но слух отменным. Он не выкрикивал слов, не фальшивил, умело держал паузу и знал, что его слушают благодарно. Аплодисментов тут не признавали, да они были и не нужны: слушатели словно вбирали в себя и наивные слова, и простенький мотивчик, дышали одним дыханием с певцом, и казалось, что все сердца их бьются сейчас в едином ритме. «Как же непосредственно они умеют слушать! – поразилась Надя. – И как благодарно, с каким искренним чувством…» И это ее радовало и трогало, и она твердо решила описать и эту сценку, чтобы показать самодовольным циникам, как простой московский люд умеет ценить и любить собственное искусство или то, что он разумеет под этим мудреным словом. Но здесь внимали певцу, а потому и не вели задушевных бесед, которые ей так хотелось послушать. Вероятно, эти беседы звучали у других костров, поскольку, по ее мнению, простой народ не способен был предаваться молчаливым размышлениям вообще. Два очерка – об извозчике и о способности московского люда в строгом уважении внимать песне – у нее уже были, но хотелось еще. О жизни этих простых людей, об их мечтах, любви, отношениях к семье, к жене, к детям. – Пойдем, – шепнула она, когда приказчик, закончив душещипательный романс и выслушав одобрительные возгласы, снова начал подстраивать гитару. – Куда? – с неудовольствием спросила Феничка. – Здесь славно. И песни хорошие. Душевно поют и душевно слушают. – Посмотрим, что наверху, – сказала Надя, поняв, что уговорить Феничку перейти к другим кострам, где не пели, а беседовали, было бы сложно. – Видишь, сколько тут народу? На рассвете все наверх полезут, и нам подарков не достанется. Этот аргумент подействовал, и когда приказчик с бумажной розой начал новую песню, а окружавшие его уже настроились слушать, девушки тихо выскользнули из освещенного костром круга. – Не чуете вы песен, барышня, – с укоризной вздохнула Феничка. – Нет, не чуете. — 302 —
|