|
Э. не была в этом уверена. — Все-таки, — сказала она, — беспокойство, основанное на реальности, иногда соседствует с воображаемыми ужасами. Понедельник, 16 апреля. Побывал на улице Бернардинцев. Я больше не могу переносить это молчание, — сказала мне Марта. А. тоже был там. Они с Мартой сыграли ми-минорную сонату Форе, которую Марта очень любила. — Поль живет, устремив взгляд в прошлое, — сказала она после исполнения второй части, натягивая смычок. — Эти детские губы, которые обращаются к тени… Эта рана, которую бередят, чтобы она не затягивалась… Все мои просьбы опомниться, вернуться к жизни бесполезны — он тихонько, беззлобно отстраняется, его губы и пальцы подрагивают от гложущей его лихорадки, а душа уходит в мечты о том, чего больше нет и никогда не будет. О том, что зовется смертью. Позже, после исполнения финала, она добавила: — Воображаемые сцены требуют крайней степени отсутствия, чтобы создать впечатление реальности, более того, заполнить пустоту и укорениться в ней. Они не только воображаемы (ибо сотканы из отсутствия), но и сами по себе есть отсутствие. И тот, кто существует, являет собой лишь взгляд на то, что создает воображаемое зрелище, дубликат того, что составляет это отсутствие, что он с течением времени взращивает, превращая в особость, в идентичность, в самостоятельность, в настоящее. Ведь он грезит даже не о самой X.! — Не знаю, — ответил А., укладывая на клавиатуру длинную полосу гранатового бархата, расшитую узорами. — Грезить о X. означает грезить о смерти. И все же как это верно — то высокое воображаемое знание о себе, которое люди умножают в памяти и которое основано на этой манящей амнезии, на забвении всего. Всего, что рождается на свет. Всего, что относится к смерти. Всего, что так рьяно отвергают разнообразные жалкие басни, которыми забивают голову, чтобы забыться, чтобы разделить огромным расстоянием то, что есть я (ибо я есть, не правда ли?), и то, что есть смерть. Вторник, 17 апреля. Она сидела, ссутулившись, в глубине кресла. Ее колени, поднятые на уровень груди, острыми бугорками выдавались под юбкой. Малопривлекательное зрелище. На губах застыла скатившаяся слеза. Волосы тщательно причесаны, зато судорожно сжатые руки нервно подергивались. Молящий взгляд. «Почему ты меня разлюбил?» Ей не хватало воздуха. Она отворачивалась, чтобы не встречаться со мной глазами. Вдруг она резко встала, подошла к окну и стала глядеть на фриз с карпами, озаренный дневным светом. Она тихонько плакала. — 81 —
|