|
Воскресенье, 8 апреля. Позвонила Элизабет: не могу ли я прийти в полдень, к обеду? Я поблагодарил, но отказался. Часов в шесть ко мне зашел А. — Роли переменились, — с улыбкой сказал он. Сообщил, что Д. простудился, но ничего серьезного нет. Я откупорил бутылку белого вина. Он сказал, что иногда завидует X. Я ответил, что он лукавит. — Какой прекрасной могла бы стать эта любовь! — безнадежно промолвил он. И тихо, почти неслышно добавил: — Все эти люди, спокойно засыпающие каждый вечер, без всяких проблем, стоит им лишь опустить голову на подушку, — разве они не являют собой доказательство бессмысленного, непонятного бесстрашия? — Ты думаешь, таких много? — И они падают… падают, как камни… Ну, по крайней мере, тот сон, которым, вероятно, спят камни… — И то «низкое», что зовется их «местом», к которому они стремятся… Понедельник, 9 апреля. Тогда я впервые поклялся ей, что мы будем любить друг друга вечно, что мы будем жить вместе. Что будем счастливы. И тогда я впервые ей солгал. Это произошло на улице Риволи, в десять или одиннадцать часов. На том самом месте, куда рухнул выброшенный из окна Колиньи[63]. Вторник, 10 апреля. С.: «У меня есть маленькое местечко внизу живота, которое мешает полному, совершенному наслаждению. А вы видите только его. Хуже того — с учетом ширины вашего языка , вы отделяете меня от него!» Среда, 11 апреля. Зашел на улицу Бак. Д. лежал в постели с высокой температурой. Он уже целую неделю не ходил в школу. Я заглянул к нему в комнату. Он спал беспокойным сном. И весь горел. Он лежал ко мне спиной, голова еле виднелась из-под одеял. Видно было, что его сильно знобит. А. снова начала мучить тревога. Не лучше ли ему отказаться от наркотических средств, которые он принимает с начала года? Ведь они были призваны облегчить ему беспокойное состояние, однако при этом отнимают силы преодолевать его. Он добавил, что очень волнуется из-за Д. Вот поэтому и перестал спать. Рассказал мне, что часто видит океан своего детства. В этих воспоминаниях смешиваются обрывки снов, кошмаров. Сегодня ночью он стоял в двух шагах от океана, зимой. Берег окутывала пелена легкого, холодного тумана. Призрачная земля, и воздух, и вода… Марево было тут, рядом, а где-то вдали — рука, плечи, ноги. Все было лишено смысла, все пронизывало холодом и казалось безысходным. И он вдруг в панике бросался бежать куда глаза глядят. По морскому берегу. Странный это был берег. Не такой уж враждебный, но совершенно нереальный. Бес порядочное нагромождение острых обрывистых утесов. Глубокие промоины. А в них предметы, обломки, существа, подобные сполохам зыбкой воды. Зыбкой — и необъяснимо стоячей. Животные прилипшие, приникшие к скалам. Как моллюски. Скалы в окаменелой недвижности, вода — в вечном движении. И все кругом недвижно, но все движется, колеблется. Он был исполнен уверенности, и в то же время его мучил страх. Страх, очень уверенный в себе. Ему не удавалось перепрыгивать со скалы на скалу. — 78 —
|