|
Кропотов, умерший в момент ареста от разрыва сердца, был недостающим звеном в обвинении Шелехеса. – Газарян клевещет на меня, – говорил Шелехес, – я не могу принимать за серьезные показания изобличения жулика и подлеца, Левицкий – старый спец, который ненавидит всех и вся. Что касается Огюста, то позвольте мне называть племянником того человека, который мне мил и в воспитании которого я принимал посильное участие, либо вызовите его в судебное заседание. Не моя вина, если в кукол из Хохломы кто-то сунул бриллианты, я не собираюсь брать на себя чужую вину! …Будников доложил все обстоятельства, связанные с Шелехесом, Бокию. Тот выслушал его, по своей обычной манере хмуро, и предложил: – Давай-ка я с ним побеседую. Вон, – он тронул мизинцем несколько бумаг, лежавших перед ним на столе, – видишь, сколько писем пришло? Просят освободить и дают за него гарантии. – Яков Савельевич, моя фамилия Бокий, я товарищ Феди. – Не думал, что встречусь с Фединым товарищем в тюремной камере. – Я тоже на это не рассчитывал. – Не моя вина, товарищ Бокий, не моя. – Моя? – Недобросовестных ваших сотрудников, вот кого. – Уж если кого нам и было горько брать, так это вас. – Ваш сотрудник, который допрашивает меня, объявил мою вину: показания Газаряна – раз; дружба с покойным Кропотовым – два; бормотанье Пожамчи – три; посылочка в Ревель – четыре. Если подходить с точки зрения логики, то все эти обвинения липовые, рассыплются, как только на них дунешь. Бокий вдруг улыбнулся: улыбка у него была белозубая, обезоруживающая, добрая. – Ну, дуньте, – сказал он, – дуньте. Честное слово, я готов дуть вместе с вами. Шелехес сильной пятерней потер лоб, хмыкнул что-то под нос, потом широко расправил плечи: – Ну, давайте, хотя мне это невыгодно: надо беречь позицию для суда. – Я ж не веду протокола. – А память зачем дана людям? Ну, ладно, Газарян. Первый пункт. Оговорить можно кого угодно и в чем угодно. Отчего вы верите проходимцу, а мне не верите? Где улики? Бриллианты в кармане? Дома в тайнике? Где они? Пункт второй. Кропотов. Как можно инкриминировать мне покойника? Посылка? Не отказываюсь, я ее передал товарищу Козловской, просил ее осмотреть – она должна это припомнить, если вы ее спросите, но она отказалась. Левицкий? Он и есть Левицкий. А если меня шельмуют? – Делает тот, кому выгодно. Это не я, Яков Савельевич, это древние. Кому выгодно вас шельмовать? – Тем, кому поперек глотки стоят Федор и Осип. — 178 —
|