НЕСКОЛЬКО ШТУК. ДВЕ ОН ПОДАРИЛ мужу сестры и племяннику О-ЛЕЖ-КЕ, КОТОРОМУ КАК РАЗ ИСПОЛНЯЛОСЬ ЧЕТЫРЕ ГОДА. ТО ЕСТЬ СОВСЕМ УЖ маленькую. Когда Тамара вернулась из Алжира, у нее пошли по ногам нарывы. Она там заразилась. Она ходила по разным специалистам, вызывала на дом, проходила процедуры и обследования. Никто не мог понять, что у нее. Мазала мазями, которые ей выписывали, прижигала. Ей их даже вскрывали, разрезали. Но ничего не помогало, они сейчас же возникали в других местах. Она ходила с забинтованными ногами. Стала очень раздражительная, все время морщилась и жаловалась. А когда садилась в кресло, то трогала и поглаживала свои бинты. Когда у нее началось заражение, она легла в больницу совсем. Но было уже поздно. Ее только зря измучили переливаниями. Через несколько дней она все равно умерла. Врачи ничего не могли сделать. Теперь Валентин еще больше переживал, потому что никто не виноват и Толик уже взрослый, только привык, полюбил ее. Меня-то быстро забыл, потому что еще маленький. Мы с ним мало знаем друг друга. Рассказывали, что однажды баба Сима решила съездить с ним на кладбище. До этого ему ничего не говорили, как будто я уехала. Он присел на корточки передо мной, сажает цветы, возится. Не плакал, ничего, видно, уже кто-то предупредил. Рассказывает баба Сима. Девочка в окошко, думаю я. А без Тамары затосковал. Конечно, ему уже должно быть двенадцать, вполне сознательный паренек. Хорошо, что нас хоть положили в разных концах, а то бы. Они с отцом сначала к ней, потом ко мне, с разными букетами. Посидят, покопаются, опять посидят. К бабке они теперь приезжали вдвоем. Валентин же у меня на все руки, то фундамент поправит, то забор. Вон крышу перестелил и покрасил. Машину ставит у ворот, протягивает к ней сложную сигнализацию из банок и веревок. Выбегает к ней по ночам, если кошка пробежала и уронила. Мне кажется, что он возвращается разочарованный. Он теперь над машиной больше всего трясся. Олежка один раз задел палкой, а он его чуть не убил. Он тоже подрос, окреп, ему сколько. Они с Толиком обычно хорошо играли вместе, хотя и не всегда. Толик, конечно, старше, подшучивал и издевался, как это принято у ребят. У Олега был столбик из легкого, но очень прочного какого-то материала с головой лошади наверху. Однажды, когда они возились и хохотали, Олег разозлился на что-то, как его отец, который под настроение, и ударил со всего размаха ему по колену. Толик, конечно, сильнее. Голова отвалилась. Он его отнимал у него, чтобы подразнить. Сам испугался, вскочил. Олег решил, что должен, как честный, сам сказать, но так, как будто ничего не случилось. У того слезы в глазах, я же вижу, хотя в комнате полутемно. Он молчит, терпит, держится за колено. Позвал дядю Валю. Мама Олега и бабушка копаются под окном, она говорит что-то бабушке. Он пришел со двора. Протягивает ему отвалившиеся части. Бабушка отвечает. Берет и садится с ними за стол. «Как получилось?» — спрашивает дядя Валя. «Мы играли, он стал у меня отнимать, а я его стукнул», — охотно объясняет Олег. Валентин за столом, приклеивает. За его спиной — Толик, лежит на диване. Не оборачивается, потому что они же — мужчины. Олег стоит сбоку и смотрит ему под руку. Из-за окна доносятся голоса мамы и бабы Симы. Я думала, он больше не женится никогда. — 100 —
|