|
Какой-то "бергенов", в общем. Именно так ради ясности и краткости Майор его далее и именовал в своем рассказе - Бергенов. Очень быстро пришел Бергенов - худой темноглазый парень, смуглый, как цыган, какой-то поджарый. Отнюдь не раскосый. Майор это особенно подчеркивал. Не из тех, кого именуют "узкоглазыми". Охваченный нешуточным, почти детским возбуждением, Комбат принялся рассуждать вслух: - Что бы тебе этакое показать... Бергенов! А продемонстрируй-ка: моему героическому другу, как мыши маршируют! Бергенов молча кивнул и уселся в уголке. Он был очень спокойный, бесстрастный - должно быть, судя по его философской отрешенности, ему далеко не впервые приходилось показывать что-то комбатовым гостям. - Сиди тихонечко, - зашептал Комбат другу. - Сейчас тебе будет зрелище... Майор не слышал, чтобы Бергенов что-то говорил вслух - только губы двигались. Загадочный ординарец едва пошевеливал лежавшими на коленях пальцами - будто на пианино играл, пришло в голову Майору сравнение (сам он немного играть как раз умел). Большая, старинная керосиновая лампа давала достаточно света. И Майор очень быстро увидел, как изо всех углов на середину блиндажа катятся какие-то серые комочки. Мыши в немалом количестве - штук тридцать, не меньше. Они стягивались на середину, совершенно не боясь людей - и, что самое удивительное, на глазах выстраивались в колонну по четыре, и эта колонна в безукоризненном порядке, словно обученные солдаты на смотру, знатоки строевой подготовки, просеменила из конца в конец. Оказавшись перед аккуратной бревенчатой стенкой, мышиные ряды столь же безукоризненно выполнили поворот кругом, так что самые последние оказались самыми первыми, а самые первые, соответственно, последними. Колонна вновь, с извечной мышиной бесшумностью, прошла на середину, выполнила маневр "ряды вздвой", выписала по обширному пустому пространству безукоризненную восьмерку, выстроилась в каре (фигура построения, давным-давно исчезнувшая из уставов не только Советского Союза, но и всех прочих держав). У Майора прямо-таки челюсть отвалилась. Он читал в свое время детям книжки Дурова, сам однажды прикормил в блиндаже мыша - но тот мыш ничего подобного не умел, он лишь, не боясь, вылезал на стол, брал кусочки из рук и тут же лопал.... Ему понемногу стало приходить в голову, что таких вот чудес дрессировки попросту не бывает. Это уже не дрессировка, а что-то другое, и называть такое зрелище надо как-то иначе... Он только не знал - как. Комбат, довольный произведенным на гостя эффектом, захохотал от всей души, оглушительно хлопая себя по коленке, и это словно разрушило некие чары - мышиное каре вмиг рассыпалось, серые зверушки, превратившись опять в скопище неразумных тварей, очумело рассыпались по всем углам, попрятались, пропали с глаз... — 137 —
|