|
Но император мертв — и офицеры, осмелев, шатаются по дворцу, иные проникают в винные погреба по всегдашнему русскому обычаю, прямо в Михайловском Замке идет гульба. Когда‑то сам Павел рассказывал, что видел призрак Петра Великого, и тот обронил: «Павел, бедный Павел…» Все кончено. Эскадра Нельсона, шедшая повторить в Кронштадте то, что проделала в Копенгагене, поворачивает назад. В Преображенском Полку, выстроенном перед замком, — тревожный ропот. Генерал Талызин кричит: «Да здравствует император Александр!» — но солдаты молчат. Кричат Зубовы — снова гробовое молчание. Конногвардейцы присягнули новому императору не раньше, чем их делегатов отвели в замок и показали мертвого Павла — разумеется, уже должным образом подгримированного, внезапно скончавшегося от «прежестокой колики». Наутро в городе — ликование, конечно же, дворянское. Фрейлина Головина видела пьяного гусарского офицера, скакавшего верхом по набережной с воплем: — Теперь можно делать все, что угодно! А некий унтер на вопрос дворянина Дмитриева, кому он сего дня присягает, ответил: — Александру какому‑то…Македонскому, что ли! Это было… Генерал Ермолов, два года при Павле просидевший в тюрьме, по воспоминаниям знаменитого Фигнера, «не позволял себе никакой горечи в выражениях… говорил, что у покойного императора были великие черты, и исторический его характер еще не определен у нас». Наполеон называл Павла Дон‑Кихотом — без тени насмешки. Другие — «северным Гамлетом». И «последним рыцарем». В этом и ключ. Павел, помимо всего прочего, определенно пытался создать некую идеологию, которая могла бы заменить явственно гниющую идею абсолютизма. И в этой идеологии были рыцарские черты — в лучшем смысле этого понятия. Однако в России Дон‑Кихоты уничтожаются быстрее, чем в Испании. Неизбежность дворянского нападения на Михайловский Замок лучше всего выразили два человека, находившиеся, если можно так выразиться, на противоположных полюсах мысли и действия: декабрист Поджио и начальник Тайной Полиции при Александре I де Санглен. Поджио: «Павел первый обратил внимание на несчастный быт крестьян и определением трехдневного труда в неделю оградил раба от своевольного произвола; но он первый заставил вельмож и вельможниц при встрече с ним выходить из карет и посреди грязи ему преклоняться на коленях, и Павлу не быть!» Де Санглен: «Павел хотел сильнее укрепить самодержавие, но поступками своими подкапывал под оное. Отправляя, в первом гневе, в одной и той же кибитке генерала, купца, унтер‑офицера и фельдъегеря, научил нас и народ слишком рано, что различие сословий ничтожно. Это был чистый подкоп, ибо без этого различия самодержавие удержаться не может. Он нам дан был или слишком рано или слишком поздно. Если бы он унаследовал престол после Ивана Васильевича Грозного, мы благословляли бы его царствие…» — 92 —
|