|
— Какое замечательное место для лагеря! — Да, лучше не придумаешь: трава, вода, дрова — все на месте! Был бы только лагерь! Но лагеря нигде не видно. Мы идем вниз по течению, поглядывая в стороны и пытаясь найти хоть какие-нибудь признаки человека. Время от времени я кричу: «Э-о-эй, э-о-эй!» Сережа влезает на самые высокие деревья, вглядывается в чащу и молча спускается обратно. На закате мы подходим к Омолону. Большая быстрая река катит мутные волны между зелеными берегами. Здесь еще пустыннее, чем в долине Анмандыкана. Я прекращаю поиски. — Партии Кейвуса тут не было. От лагеря остается так много следов, что мы не могли их пропустить. Вернемся к Анмандыкану и заночуем, а завтра отправимся вниз по Омолону. Через полчаса мы уже собираем сушняк для костра и готовим место для ночлега. Обманутые надежды на встречу и отдых делают нас молчаливыми. Мне кажется, что Сережа считает меня виновным в неудаче: ведь мы могли спокойно ждать лошадей на метеостанции! «Но должен же он понимать, — спорю я с ним мысленно, — что, задержавшись здесь, мы сорвали бы планы в другом месте! Кто же мог предполагать, что Кейвус так нарушит сроки работы и подведет нас! А вдруг с его партией что-нибудь произошло? Мало ли что может случиться в тайге! Тем более я должен был что-то предпринять, а не оставаться в пассивном ожидании на метеостанции!» На рассвете, пока Сережа досматривал последние сны, я тихонько поднялся с постели. В нескольких шагах or угасшего костра, над заводью склонился ствол давно высохшей лиственницы. Еще с вечера я заметил здесь небольшой прозрачный омуток, в котором обязательно должна быть рыба. Едва проснувшись, я вспомнил про него; именно в это утро нам нужно поесть плотнее, чем позволяют наши запасы. Их немного: три банки консервов, две-три горстки риса, чай, сахар, соль и буханка черствого хлеба. Рыба к завтраку будет кстати! Солнце еще не поднялось над лесом, хотя огненные стрелы уже бороздят розовые обрывы над рекой. В этот ранний час добыть кузнечиков невозможно, а черви в песчаном грунте не водятся. Я раскрываю заветную коробочку и выбираю маленький крючок с изящной мушкой, искусно связанной из золотистого петушиного пера и красной шелковинки. Это подарок одного из моих давних друзей, проводника-якута. Мушка великолепна. Она всегда падает на воду крылышками вверх, а жалом крючка вниз. Я бы никогда не смог сделать ничего подобного; нет навыка и слишком грубые пальцы. Срезав гибкую тальниковую удочку и подвязав к ней леску, я осторожно подхожу к берегу. За растопыренным корневищем видна заводь, на которой медленно кружится желтый листок. Так и есть! Сквозь пелену воды темнеет спина крупного хариуса. У меня захватило дыхание. Какой великан! Я отступаю назад и прячусь за деревом. Потом, прикинув взглядом расстояние до хариуса и немного удлинив леску, пускаю мушку по течению. Увлеченная струей, она проплывает под сухим деревом и, попав в заводь, тонет неподалеку от хариуса. Я напрягаю руку и с бьющимся сердцем предчувствую стремительный бросок в живую тяжесть подсеченной рыбы. — 167 —
|