— Это правда, — сказала Таня. — Я даже потом о нем всю дорогу думала, когда ехала к маме. А сейчас просто не представляю себе этого совершенно. — И ты всегда вот так будешь говорить всю правду, даже когда тебя не спрашивают? — Тебе — да. Таня тихонько потянула свои руки, встала, обошла стол, и он услышал, как она там, за его спиной, отодвинула и снова задвинула висевшую на кольцах плащ-палатку. Он не повернулся. — Он придет? — спросила она о Завалишине. — Нет, — сказал Синцов. Он сидел и ждал. Она подошла к нему сзади и молча обняла его за шею. И он, прежде чем в первый раз в жизни поцеловать ее, сначала поцеловал коснувшийся его губ обшлаг старенькой бумажной гимнастерки, чуть-чуть пахнувший карболкой. — Я не думала, что ты можешь быть таким грубым, — сказала Таня, смягчая свои слова тихим прикосновением пальцев к его глазам. Они лежали рядом на узкой складной немецкой койке, за пятнистой немецкой плащ-палаткой. Он молчал, ему было стыдно. Потом он сказал: — Я больше никогда не буду с тобой таким. — А если целый год не увидимся? — Тогда не знаю. Ты правильно поняла — наверно, поэтому. И еще потому, что вымотался за эти дни и вдруг испугался, что уже ничего не могу. Стыдно об этом говорить… — Ничего не стыдно. И вообще ничего ни перед кем не стыдно, — сказала она. — А ты давно одна? — спросил он. — Полгода. Я потом тебе расскажу. — Как хочешь. — Могу и сейчас. — Как хочешь, — повторил он. — Нет, сейчас не хочу. Но, может быть, тебе это важно знать сейчас? — Мне это не важно. И никогда не будет важно. Запомни это раз и навсегда. Она улыбнулась в темноту этому сердитому «раз и навсегда». — Говорим, как будто мы с тобой муж и жена. — А как же иначе, — сказал он. — Да, может быть, и так, — сказала она. — Если только тебе будет хорошо со мной. — Мне хорошо с тобой. — А ты сам еще не знаешь этого, и я тоже не знаю. Она подумала, что если им и потом будет так же плохо друг с другом, как в эти первые минуты, то она не будет его женой, потому что это бессмысленно. Но она не могла поверить, что им и потом будет плохо, потому что чувствовала к нему такую нежность, которую, наверно, нельзя чувствовать отдельно, без того, чтобы людям не стало хорошо друг с другом. Ей хотелось скорей испытать еще раз, как им будет друг с другом. Неужели правда им опять будет плохо? Но она помнила, как он сказал о себе, что вымотался, и, неподвижно лежа рядом с ним, вдруг спросила: — 456 —
|