Солдатами не рождаются

— Это правда, — сказала Таня. — Я даже потом о нем всю дорогу думала, когда ехала к маме. А сейчас просто не представляю себе этого совершенно.

— И ты всегда вот так будешь говорить всю правду, даже когда тебя не спрашивают?

— Тебе — да.

Таня тихонько потянула свои руки, встала, обошла стол, и он услышал, как она там, за его спиной, отодвинула и снова задвинула висевшую на кольцах плащ-палатку.

Он не повернулся.

— Он придет? — спросила она о Завалишине.

— Нет, — сказал Синцов.

Он сидел и ждал. Она подошла к нему сзади и молча обняла его за шею. И он, прежде чем в первый раз в жизни поцеловать ее, сначала поцеловал коснувшийся его губ обшлаг старенькой бумажной гимнастерки, чуть-чуть пахнувший карболкой.

— Я не думала, что ты можешь быть таким грубым, — сказала Таня, смягчая свои слова тихим прикосновением пальцев к его глазам.

Они лежали рядом на узкой складной немецкой койке, за пятнистой немецкой плащ-палаткой.

Он молчал, ему было стыдно. Потом он сказал:

— Я больше никогда не буду с тобой таким.

— А если целый год не увидимся?

— Тогда не знаю. Ты правильно поняла — наверно, поэтому. И еще потому, что вымотался за эти дни и вдруг испугался, что уже ничего не могу. Стыдно об этом говорить…

— Ничего не стыдно. И вообще ничего ни перед кем не стыдно, — сказала она.

— А ты давно одна? — спросил он.

— Полгода. Я потом тебе расскажу.

— Как хочешь.

— Могу и сейчас.

— Как хочешь, — повторил он.

— Нет, сейчас не хочу. Но, может быть, тебе это важно знать сейчас?

— Мне это не важно. И никогда не будет важно. Запомни это раз и навсегда.

Она улыбнулась в темноту этому сердитому «раз и навсегда».

— Говорим, как будто мы с тобой муж и жена.

— А как же иначе, — сказал он.

— Да, может быть, и так, — сказала она. — Если только тебе будет хорошо со мной.

— Мне хорошо с тобой.

— А ты сам еще не знаешь этого, и я тоже не знаю.

Она подумала, что если им и потом будет так же плохо друг с другом, как в эти первые минуты, то она не будет его женой, потому что это бессмысленно. Но она не могла поверить, что им и потом будет плохо, потому что чувствовала к нему такую нежность, которую, наверно, нельзя чувствовать отдельно, без того, чтобы людям не стало хорошо друг с другом. Ей хотелось скорей испытать еще раз, как им будет друг с другом. Неужели правда им опять будет плохо? Но она помнила, как он сказал о себе, что вымотался, и, неподвижно лежа рядом с ним, вдруг спросила: