Солдатами не рождаются

— Может, еще налить? — спросил Ильин.

— Спасибо, больше не надо. У вас и так тепло.

— Это хорошо, что вам у нас тепло, — вдруг сказал Завалишин. И что-то в его голосе заставило Таню посмотреть ему в глаза.

Оказывается, он не выпил, когда выпили другие, и только теперь поднял свою кружку.

— Мы в батальоне живем между собой по-товарищески, и это, конечно, многое заменяет из того, чего мы лишены. Но не все. Вот вы пришли и сидите с нами, и, хотя мы рады видеть вас у себя, нам в то же время странно на вас смотреть, как будто каждый вынул по фотокарточке и вспоминает… Понимаете, какая история. С чего начал, еще помните?

— Помню.

— Вот за это и пью. За то, что вам у нас тепло, — и нам с вами тоже! — Он выпил и повернулся к Рыбочкину: — А теперь напоследок давай стихи.

— Почему напоследок? — спросил Ильин.

— А потому, что спать пора. Давай прочти, — повторил Завалишин.

— А что?

— Мое любимое, и ничего другого. А если хочешь другое — читай сначала другое, а мое последним.

— Я сразу его прочту, — пожал плечами, кажется, не очень-то довольный Рыбочкин.

— Еще лучше.

Наедине с тобою, брат,

Хотел бы я побыть,

На свете мало, говорят,

Мне остается жить…

— наклонив голову, начал Рыбочкин неожиданно низким, тихим, немальчишеским голосом. Так начал, что Таня даже вздрогнула от тревожной силы этих слов, имевших слишком прямое значение для каждого из сидевших рядом с ней.

Стихи были памятны по школе, она знала их наизусть, но поняла их только теперь, в эту минуту.

Она слушала и смотрела на Синцова; он тоже опустил голову, когда Рыбочкин начал читать, и смотрел перед собой в стол. Она смотрела на Синцова, и ей казалось, что эти стихи относились прямо к нему, ему угрожали, ему напоминали о смерти.

Он сидел неподвижно, слушал, потом поднял голову, посмотрел на Таню и коротко вздохнул, словно хотел сказать ей, что ни она, ни он не могут обещать сохранить друг для друга свою жизнь.

— Вот и все, первое и последнее, — сказал Рыбочкин, дочитав до конца. И лицо и голос у него, когда дочитал, снова стали не мужские, мальчишеские.

— Ну что ж, все так все, — сказал Ильин, вставая.

Все поднялись вслед за ним. Встала и Таня.

— А вы здесь оставайтесь. Комбат вам свою койку уступил. — Ильин показал на завешенный угол. — Чистым уже застелили ее для вас, пока мылись. Будете спать как в раю.

— Вы со мной прямо как няньки!

— Вот именно, — сказал Ильин. — И чтобы у четырех нянек дите без глазу — не допустим.