— Может, еще налить? — спросил Ильин. — Спасибо, больше не надо. У вас и так тепло. — Это хорошо, что вам у нас тепло, — вдруг сказал Завалишин. И что-то в его голосе заставило Таню посмотреть ему в глаза. Оказывается, он не выпил, когда выпили другие, и только теперь поднял свою кружку. — Мы в батальоне живем между собой по-товарищески, и это, конечно, многое заменяет из того, чего мы лишены. Но не все. Вот вы пришли и сидите с нами, и, хотя мы рады видеть вас у себя, нам в то же время странно на вас смотреть, как будто каждый вынул по фотокарточке и вспоминает… Понимаете, какая история. С чего начал, еще помните? — Помню. — Вот за это и пью. За то, что вам у нас тепло, — и нам с вами тоже! — Он выпил и повернулся к Рыбочкину: — А теперь напоследок давай стихи. — Почему напоследок? — спросил Ильин. — А потому, что спать пора. Давай прочти, — повторил Завалишин. — А что? — Мое любимое, и ничего другого. А если хочешь другое — читай сначала другое, а мое последним. — Я сразу его прочту, — пожал плечами, кажется, не очень-то довольный Рыбочкин. — Еще лучше. Наедине с тобою, брат, Хотел бы я побыть, На свете мало, говорят, Мне остается жить… — наклонив голову, начал Рыбочкин неожиданно низким, тихим, немальчишеским голосом. Так начал, что Таня даже вздрогнула от тревожной силы этих слов, имевших слишком прямое значение для каждого из сидевших рядом с ней. Стихи были памятны по школе, она знала их наизусть, но поняла их только теперь, в эту минуту. Она слушала и смотрела на Синцова; он тоже опустил голову, когда Рыбочкин начал читать, и смотрел перед собой в стол. Она смотрела на Синцова, и ей казалось, что эти стихи относились прямо к нему, ему угрожали, ему напоминали о смерти. Он сидел неподвижно, слушал, потом поднял голову, посмотрел на Таню и коротко вздохнул, словно хотел сказать ей, что ни она, ни он не могут обещать сохранить друг для друга свою жизнь. — Вот и все, первое и последнее, — сказал Рыбочкин, дочитав до конца. И лицо и голос у него, когда дочитал, снова стали не мужские, мальчишеские. — Ну что ж, все так все, — сказал Ильин, вставая. Все поднялись вслед за ним. Встала и Таня. — А вы здесь оставайтесь. Комбат вам свою койку уступил. — Ильин показал на завешенный угол. — Чистым уже застелили ее для вас, пока мылись. Будете спать как в раю. — Вы со мной прямо как няньки! — Вот именно, — сказал Ильин. — И чтобы у четырех нянек дите без глазу — не допустим. — 454 —
|