Солдатами не рождаются

— Понятно. — Автоматчик продолжал враждебно, хмуро смотреть на Синцова.

— А хочешь больше фашистов убить — в снайперы иди. А не в конвоиры.

— Так они ж звери! — вдруг с истерической нотой в голосе, с всхлипом выкрикнул автоматчик и дернулся всем телом, как припадочный.

— А ты человек?

— Я человек.

— Ну и будь человеком. Можете идти, — сказал Синцов. И когда они оба вышли, сказал Тане про того, что дергался: — Почти с ручательством — из бывших уголовников. Любят рубахи на себе драть до пупа и пленных стрелять. Было у меня один раз пополнение из таких — десятка полтора. Часть — ничего, а остальные — истерики, жестокая дрянь, вроде этого.

— Герр капитан, их бин обер-арцт,[7] — на два шага не дойдя до Синцова, вытянулся перед ним худой, как щепка, немец-врач.

— Можете ему перевести? — спросил Синцов Таню.

— Могу.

— Переведите. Я представляю командование дивизии, в распоряжении которой вы находитесь.

Немец, когда Таня перевела, хотя уже и так стоял вытянувшись, вытянулся еще напряженней.

— Задаю вам вопрос: нет ли у вас в госпитале здоровых офицеров и солдат, которых вы прячете?

Он дождался, когда Таня перевела, понял, что немец хочет сразу ответить, но остановил его.

— Второй вопрос: нет ли у вас в госпитале оружия?

И снова остановил немца.

— Если есть здоровые, пусть выйдут и сдадутся. Если есть оружие — принесите. Если потом найдем сами — будете расстреляны. Все перевели? — спросил Синцов у Тани, еще раз остановив немца рукой.

— Все.

— Теперь пусть отвечает.

— Никто из нас не имеет оружия, — сказал немец. — У нас нет здоровых. У нас нет легкораненых. У нас только тяжелораненые и обмороженные.

Таня перевела то, что говорил немец, но, еще прежде чем она перевела, Синцов почувствовал, что этот шатающийся от усталости и голода немецкий врач говорит правду. И, несмотря на свое беззащитное положение, говорит ее, сохраняя чувство собственного достоинства.

— Скажите ему, что мы завтра окажем им всю помощь, на какую способны.

— Я уже говорила ему это.

— Еще раз скажите.

И когда Таня перевела и немец сказал: «Данке шен»,[8] — Синцов кивнул и сказал, что немец свободен и может идти к своим раненым.

Немец выслушал, повернулся через левое плечо и пошел в глубь подземелья.

— Не знаю, как будет решать санчасть армии, — сказал Синцов, — а я своему командиру дивизии теперь же, ночью, доложу. — Он с силой втянул в ноздри тяжелый воздух. — Это подземелье кладбищем пахнет.