Прикладная метафизика

10. Есть, однако, еще один аспект, который чем-то роднит человека с летучей мышью. Вспомним оклики рукокрылых, повелевающие миру явиться. Эти вещие призывы не остаются без ответа, но запрос должен быть неустанно повторяем, чтобы явление не исчезло. Добровольная и даже опережающая являемость сущего человеческому глазу (и другим дистантным рецепторам) делает эхо-эффект ненужным для восприятия внешнего мира.

Другое дело необходимость подтвердить собственное существование, так сказать, зарегистрироваться в мире в статусе «Аз есмь» («Вот я!»). Эта необходимость требует настойчивого, периодического взывания, так сказать, непрерывной передачи позывных в диапазоне персональной ультрамузыки. «Я здесь, вы слышите, вот я пою вам свою песенку, хочу, чтобы вы настроились на мою частоту» — душа поет, требует регистрации мотива существования хотя бы у первого встречного. Но первый встречный, как правило, занят, настроен на другой прием, поглощен собственными мотивами. В конце концов доступ к нему перекрыт музыкально-шумовой завесой гетерофонии. Это ситуация отчаяния, связанная с неподтвержденностью присутствия, хрип на износ работающего передатчика: то, что Михаил Бахтин назвал «мукой неуслышанности». Дефицит внимательно слушающих ушей едва ли не самый насущный в человеческом мире: количество «раций», работающих в режиме передачи, многократно и непоправимо превышает число тех, что настроены на прием. И, соответственно, «воля к регистрации» является более мощным стимулом, чем даже воля к власти. Ибо признанность в системе властных отношений в основном позиционна, за исключением харизматических моментов, она не зависит от расслышанности самого дорогого, сокровенного и подлинного во мне. А вот подтвержденный прием персонального мотива есть сладчайшее, нечто сопоставимое с фимиамом для богов.

Приемлемой моделью глубинной коммуникации может служить опера как жанр, где каждый персонаж исполняет свою арию, тем самым обозначая себя как субъекта (героя). Как это ни покажется странным, но «ария», или «собственная песня», очерчивает контур индивидуальности на порядок точнее, чем психологическая характеристика, даваемая персонажу в романе. Такие распространенные психологические классификаторы, как «свойство», «характер», «принадлежность к типажу» и им подобные, являются удобными конспектами для распознавания и запоминания извне, однако изнутри они принципиально недостоверны: обладатель определенного характера может в конце концов и согласиться с упорно повторяемым вердиктом, но это будет вынужденное согласие, сопровождаемое ощущением собственной непонятости и не влияющее на открытость поступков[121]. В характере реализуется бытие-для-другого, не подтверждаемое в форме для себя, а лишь принимаемое к сведению. Уникальность бытия от первого лица прежде всего задана ритмом, заявлена неслышной песенкой, лишь изредка пробивающейся в диапазон озвучивания. Содержание сообщения тоже, конечно, может быть уникальным, но не на уровне непосредственной данности, а после согласования с инстанциями, например с инстанцией логики и массивом наличного знания.