|
Путь становления труден, полон превратностей, пожалуй, он даже невозможен без периодического возвращения к фиксированным любящим взглядам: вот ты лежишь на подоконнике (в колыбельке), вокруг тебя хлопочут, тебя уже домогаются другие (заяц, волк, медведь, лиса), но любящие близкие хотят сохранить тебя для себя — и тем самым сохраняют тебя для тебя самого. Мама каждый день обещает своему малышу то, о чем так настоятельно просит пирожок: «Какой ты у меня сдобный и аппетитный, так прямо бы и съела» — и при этом нередко кусает за бочок. Значимость этой процедуры трудно переоценить, без нее никак не собраться с силами, которые так необходимы на поприще Dasein. Вот почему ничем не заменима «слепая» материнская любовь. Будучи беспричинной, она сама является причиной будущих свершений, причиной, избавляющей от необходимости ходить в присутствие, ибо присутствие, пребывание при сути вещей дано раз и навсегда. Трудности социализации, которые испытывают дети, выросшие без родителей (даже в самых лучших детдомах, оснащенных современным оборудованием и последними педагогическими методиками), связаны с тем, что не был испечен пирожок. В каком-то смысле аппетитный пирожок недалеко ушел от нужного, незаменимого винтика. Но нужный винтик — это уже кое-что, это, по крайней мере, достаточный повод, чтобы взбунтоваться против роли нужного винтика. Зеркало подтверждаемой желанности в результате многократного отражения возвращает чистое желание, снабженное устойчивыми эталонами для сравнений. В упрощенном, схематизированном виде последовательность здесь такова: родиться любимым, чтобы обрести самого себя[93], чтобы любить — любить кого-то, как самого себя (тебя) когда-то любили. Даже если когда-то любившие тебя уже мертвы, сама их любовь не утратилась, она депонирована и сохранена, и вклад переводится со счета на счет при участии всех необходимых посредников. Не в этом ли подлинный смысл высокопарного изречения «любовь бессмертна»? Она бессмертна подобно протоплазме простейших, подобно тексту генетической записи, передаваемому через череду отмирающих тел. Но есть еще событие субъекта, о котором поется в песенке Колобка. Оно-то, собственно говоря, и является событием по преимуществу, все прочие положения дел и расклады обстоятельств суть события лишь постольку, поскольку причастны событию субъекта. Событие это, как и все подлинное, катастрофично; чтобы оно состоялось, нужно выйти из-под присмотра, набраться дерзости, чтобы однажды вместо «Съешь меня!» заявить: «На-ка, выкуси!» — и устремиться в бегство. — 187 —
|