|
Так, бесшумная, плотно закрывающаяся дверь, демонстрирует непоколебимую уверенность в своей вещности. Если же она скрипит, подает голос, значит ее вещность подставлена под сомнение. Скрип представляет собой ответ на неозвученный вопрос: «А ты в самом деле дверь?» Ответ направлен на то, чтобы развеять даже малейшие сомнения, но, как и в случае с петухом, эффект оказывается противоположным: слишком уж бесхитростны дверь и петух, им далеко до хитроумных подозрительных субъектов. Над петухом они посмеются, а вот дверь столкнется с грозной альтернативой: быть отремонтированной или выброшенной, превращенной в «черт знает что». Признанная вещь помалкивает, не высовывается, ей лучше остаться незамеченной. Для субъекта подтверждение признанности необходимо, для вещи это предел возможного (тогда ее называют шедевром, произведением искусства), и вещь довольствуется фактом признанности «по умолчанию». Ибо сам источник человеческой речи таит в себе угрозу пирожкам, дверям и разным прочим молоткам. По мнению Хайдеггера, речь вообще начинается с угрозы в адрес вещей, таков первый повод для субъекта открыть рот: «То, что логика делает своей темой в качестве категорического суждения, к примеру, «молот тяжел» — это-то она уже до всякого анализа поняла «логически». Незаметно, но «смысл» предложению уже предпослан: вещь (молот) обладает свойством тяжести. В озабоченно-деятельной осмотрительности таких высказываний: «ближайшим образом», «в первую очередь», «вовсе нет». Но, конечно, у нее есть свои специфические способы истолкования, которые, если сообразовываться с приведенным теоретическим суждением, могут гласить: «Молот слишком тяжелый» или же, что еще вероятнее, — «Слишком тяжелый! Давай другой!»[91] Таковы превратности перевода голоса вещей на язык субъектов. Немудрено, что вещи предпочитают помалкивать, руководствуясь действительным принципом горшка (а не субъекта, сравниваемого с горшком): «Хоть никак не зови, только в печь поставь, да отведай моих пирожков». Только равномерный стук молота, только неизменное ку-ка-реку, ежедневное хождение на работу или, как раньше говорили, «в присутствие» задает естественный ход вещей. Ничего сверх, никаких отклонений, никаких «мяу», попытка бунта против статуса прекращает востребованность вообще. Кстати, выражение «ходить в присутствие», знакомое нам сейчас в основном благодаря Гоголю и Гончарову, вносит любопытные коррективы в прочтение Хайдеггера на русском. Именно этим термином «присутствие» Бибихин передает хайдеггеровское «Dasein», что позволяет русскому читателю вступить в невольный спор с изначальным смыслом ключевой идеи «Бытия и времени». Ведь Dasein утверждает свою исключительность, отвечая на вопрос «Кто?», его присутствие радикально, как картезианское ego cogito, и, следовательно, не может быть никакой инерции Dasein. — 183 —
|