|
Что ж, получается, что Колобок по всем статьям прав. Дело, однако, в том, что его правота не самодостаточна, она напрямую зависит от правоты пирожка: перед нами истина в ее процессуальности, о которой так любил говорить Гегель. Восстание Колобка, приведшее к штурму вершин бытия от первого лица, могло произойти только на ровном месте — на площадке, где утверждена истина пирожка как нечто само собой разумеющееся. Стартовые позиции наших персонажей разные: желанный пункт назначения для пирожка и есть пункт отправки для Колобка. Пробное бытие пирожка начинается как вспышка дхармы: мимо бежит девочка, ей вовсе не до пирожков, поэтому требуется сконцентрировать всю силу поджаристости, очарование румяности, все прочие составляющие начинки добродетели — чтобы только быть замеченным, еще даже не поименованным. Пред нами суровая борьба за статус вещи (дарвиновская борьба за существование лишь одна из ее разновидностей); в ней разыгрывается счастливый шанс востребованности — всего только шанс. Экзистенциальный вопрос Раскольникова: «Тварь я дрожащая или право имею?» здесь, у самой кромки экземплярности, звучит так: «Пирожок я или черт знает что?» Тяжкое бремя существования как веществования, альтернативой которого, по справедливому замечанию Хайдеггера, является «вообще ничто». Прилагаемый текст, — им-то и вводится экземплярность, — в данном случае звучит: «Съешь меня!» Он не так уж принципиально отличается от других «вещих песен» (в смысле песен вещей) — от позывных молота, наковальни, седла, чиновника, ходящего в присутствие, поскольку он только чиновник. Но принципиально отличается от песенки Колобка. Впрочем, пирожок не может заглядывать так далеко, у него свои насущные задачи — зацепиться за кромку, с которой его то и дело пытаются столкнуть все кому не лень. Ну, хотя бы пробегающая мимо девочка: — Слушай, а ты случайно не признак близости того, кого я ищу, — моего братца? — Нет, я не признак и не призрак. Я полноценная вещь — настоящий пирожок: «Съешь меня!» Иное дело Колобок. Он уже рождается в гарантированной вещественной востребованности, под вожделеющими, подтверждающими статус взглядами других — деда и бабки. Ему, следовательно, дан шанс игры на повышение. Ставка в игре исключительно высока: приобрести полноту присутствия, соответствующую бытию в мире, а не цеплянию за кромку существования. Колобок предстает перед нами как пролетариат у Маркса: он тоже думает, что ему нечего терять, и точно так же ошибается. Терять очень даже есть что, например плотоядный взор, которым смотрит на тебя буржуазия. Но Колобок совершает подвиг под девизом «Вам меня ни за что не съесть» — это клич воинствующих субъектов всех времен. «Мир ловил меня в свои сети, да не поймал», — говорит Григорий Сковорода, и Колобок вторит ему, едва соскочив со сковородки. Однако, выражая свое кредо, наш герой недоговаривает нечто очень важное. Более того, избирательное умолчание и придает ему необходимое мужество. Если восстановить начало припева, вынесенное за скобки, получится следующее: — 185 —
|