|
Невероятная память Ш. была в одно и то же время его благом и проклятием, послушной служанкой и божеским наказанием. Синестезии не только помогали, но и мешали ему. Например, он плохо запоминал человеческие лица, сетуя на их текучесть, изменчивость и подвижность. Это непостоянство буквально выводило его из себя. То ли дело забор и ли стена дома — они удру чающе невыразительны и всегда одни и те же. Еще хуже ему давались осмысленные тексты, ибо каждое слово немедленно обрастало у него таким количеством живых образов и всевозможных ассоциаций, что чтение превращалось в сущую пытку. Скажем, он читает «Старосветских помещиков» Гоголя: «Афанасий Иванович выходил в сени и, стряхнувши платком, говорил: „Киш, киш! пошли, гуси, с крыльца!“», — а в памяти со всеми подробностями тут же всплывает другое крыльцо, на которое выходила Коробочка в «Мертвых душах». Образы начинали роиться вокруг него с басовитым жужжанием, как пчелы в знойный полдень, и он в раздражении отшвыривал книгу. Совсем плохо обстояло дело у Ш. со сложными текстами, перенасыщенными метонимиями и метафорами. Уловить переносный смысл слова ему было мучительно трудно, поскольку яркая зрительная картинка, непроизвольно вспыхивающая в сознании, обладала свежестью и полнотой реального предмета. Чтобы вычленить дополнительные смыслы, нужно отвлечься от буквального представления, а вот этого Ш. как раз не умел. Читать стихи он не мог, поэзия оставалась для него тайной за семью печатями. Отвлеченные понятия тоже были для него форменной мукой. «Ничто», «скорость», «бесконечность», «благоразумие», «категоричность» — все эти абстракции вгоняли Ш. в смертельную тоску. Мы тоже далеко не все можем представить наглядно, но это обстоятельство нас ничуть не тревожит, потому что мы мыслим не предметами, а связями и отношениями. А вот у Ш. все, что он не мог увидеть вживе, немедленно заволакивалось клубами пара. Ш. с детства был большим фантазером, и его воображаемый мир был таким же зримым и выпуклым, как мир реальный. Образы, рождаемые его причудливой фантазией, сплошь и рядом затмевали картины живой жизни — такой заряд подлинности в них был заложен. Он все время жил в двух мирах, легко перешагивая из одного в другой, настолько неуловима и зыбка была грань, их разделяющая. Лурия в своей «Маленькой книжке о большой памяти» рассказывает, как Ш. однажды проиграл очень простое судебное дело. Отправляясь на процесс, он в мельчайших деталях расписал для себя предстоящее разбирательство: где сидит прокурор, где адвокат и где судья (и как они одеты), а также где сидит он сам. В действительности все оказалось иначе, и расхождение реальности с вымыслом настолько потрясло Ш., что он не смог вымолвить ни слова. — 17 —
|