|
В самой сути бредовой системы, как известно, заложен ценный защитный момент — дать какую-то, пусть мифологическую, ориентацию, опору растерянному испуганному, беспомощно потерявшему себя человеку, душевная жизнь которого расстроена, нарушена болезненным процессом. Сравнительная личностная сохранность, тонко-отчетливая двуплановость описываемых здесь больных как раз, думается, объясняется подробной, выразительно-сложной, прочно закрепленной, проникнутой патологической (но по-своему цепкой) логикой бредовой системой, подобной искусно сотканному спасительному гамаку, на который может душевно опереться истерзанный и загнанный сперва малопонятным и жутким своей неопределенностью преследованием пациент. Обнаруживающийся здесь момент бредового величия с торжественным оттенком мировой избранности, вдохновенной приподнятости и желанием преследовать своих «преследователей» также несет в себе внутреннюю патологическую защитность, смягчающую страх больного. Все это клинически обусловливает психотерапевтические приемы, которыми психотерапевт играет роль защитника больного в борьбе с «врагами», ориентируясь насколько возможно подробнее в систематизированных патологически воображаемых событиях, все более тепло сдруживаясь с пациентом, ибо только тогда плодотворными станут врачебные советы и запреты. Иной психотерапевтической дороги к таким больным пока не удалось найти. Вот что писал мне в связи с этим пациент Г., 63-х лет, убежденный в том, что его мучает всемирная организация особых существ («пауков»), и впоследствии переставший, по моему совету, писать письма об этом в разные инстанции: «В больнице ругали меня, зачем я пишу правительству, и предлагали, что если задумаю в следующий раз посылать письма, то предварительно посоветоваться с ними. До больницы, конечно, мой разговор с пауками не дошел, и я не стал об этом распространяться, так как они с отвращением и немножко со злобой, и, главное, с абсолютным неверием и таковым же нетерпением слушали меня. Я сказал им, что последнее время я вообще ничего не слышу, никаких голосов, и все, что им рассказываю, относится к далекому прошлому». Больные получали душевное облегчение, даже просто выговариваясь врачу, рассказывая в подробностях о все новых «кознях». Если же посоветовать писать обо всех этих событиях дневник, очерки (это-де может понадобиться другим людям для изучения), то бредовое напряжение еще более смягчается. И здоровый человек способен ослабить свои переживания, описывая их в дневнике, в письме, в стихотворении. В таких случаях написанная строка заряжена авторским напряжением, которое таким образом как бы отделяется от автора, и оставшегося в авторской душе напряжения уже меньше, оно мягче. Хемингуэй в рассказе «Отцы и дети» замечает об облегчающей душу работе творчества: «Если б можно было об этом написать, он бы освободился от этого. Он освободился от многих вещей тем, что написал о них. Но для этого не пришло еще время. Многие оставались еще в живых». Когда душевнобольной по совету врача и направляемый врачом пытается таким образом катарсически отдать часть своих переживаний бумаге или холсту, это есть порой серьезное лечение в духе терапии творчеством. Одновременно с «творческой увлеченностью» своими болезненными расстройствами эти пациенты способны неплохо работать по своей профессии здоровой гранью личности, прекрасно скрывая от сослуживцев, по совету психотерапевта, свое больное. — 306 —
|