|
Только по эмоциональной дороге мы пройдем в расщепленную «неразумную» душу больного шизофренией. История учения об особом контакте с больными шизофренией от Я.Клези до Гаэтано Бенедетти и собственные клинико-психотерапевтические размышления об этом — более подробно, нежели в других моих работах, изложены в главе о психотерапии шизофрении в 3-м издании Руководства по психотерапии (под ред. В.Е. Рожнова, 1985) — Бурно М., 1985. Здесь же хочу прояснить самое существо психотерапевтической интимности и, значит, отмеченной выше известной дистанции внутри этой интимности, «терапевтической любви» (Джон Розен, 1953, США), как это сегодня понимаю. Точнее, это не дистанция, это просто иная любовь, нежели любовь между мужчиной и женщиной, детьми и родителями, братьями и сестрами, нежели любовь-дружба, религиозная любовь. В то же время это не есть роджеровская эмпатия: это не «как бы изнутри», а подлинное сострадание врача, когда он (и во внерабочее время тоже) думает-переживает о пациенте, и пациент, бывает, снится ему. Это живая, не искусственная любовь врача к пациенту, обусловленная болезнью, страданием того, кого любишь, и только в этой любви хочешь и можешь ему бескорыстно помочь, а без этого по-настоящему не поможешь. То есть эта любовь, в сущности, не выходит за рамки известных выражений: «любовь врача к больному», «врач должен любить своих больных» и т. п. Но в случаях шизофрении эта любовь сгущена-углублена, поскольку обычно, кроме врача, никто (даже родные, близкие) не понимает больного так глубоко-подробно, чтобы содержательно-понимающе любить. Впрочем, в случае тяжелой телесной болезни или в экстремальной (например, фронтовой) обстановке целебная любовь любого врача тоже может сгущаться в глубоком сострадании. Так, в рассказе Константина Воробьева «Гуси-лебеди» раненый Марьянов на хирургическом столе боится, что лишился руки. Хирург с седыми бровями говорит ему «ласково, как ребенку», что «совсем не рука (...), а кисть» и «к тому же — левая кисть». И потом: «Ну, будьте же до конца умницей... — и запеленатыми в марлю губами поцеловал Марьянова в лоб». Эта целебная любовь-интимность, дабы сохраниться и развиваться в своей целебности, должна быть ограничена своей психотерапевтической плоскостью. Это, во всяком случае, со временем хорошо понимают наши пациенты и уже не просят и не ждут от врача иного — мужского, отцовского и т. п., боясь потерять то главное, что имеют и чувствуя, что иначе будет им хуже. Это та реальная, задушевная любовь к больному, которая чувствуется и в книгах Гиппократа, то есть она рождается во враче, который служит больным людям, источается его собственной природой, она есть реалистически-земное, заботливо-умное, клиническое тепло, а не аутистически-психоаналитический контртрансфер и не духовные практики, при которых целитель чувствует себя инструментом-проводником изначально существующей, божественной Любви, распределяя ее между нуждающимися в ней с помощью психотерапевтических техник. — 297 —
|