|
Тут Сашка Шашкин хватил его гранатой по голове, и тот сник. Моментально хватаем его за руки и за ноги, подтаскиваем к недорытой траншее, по которой только что ползли сами, спускаем и, пригнувшись, несем нашу добычу. Нести его в траншее тяжело и неудобно. Часть группы отходит с пленным, движется впереди, а остальные разведчики вместе с саперами прикрывают наш отход. Саперы за нами быстро устанавливают в начале траншеи противопехотные мины. Потом мы их пропускаем, и они вместе с группой нападения и пленным торопливо отходят. С группой прикрытия отходит и Дышинский. А вот и наша траншея — она в полный рост. Вот теперь-то противник и обрушивает на нас яростный, но запоздалый огонь. С громким злым визгом над головой прошла еще одна очередь. Но нас она не достает. Мы в укрытии. Мелко вздрагивает в такт близким разрывам земля. Снопы искр, как электросваркой, высвечивают лица друзей, даже дно траншеи, свистят над головой пули. Переждав налет, направляемся на выход. К этому времени очухался и пленный. В приподнятом настроении в полный рост покидаем передний край, который провожает нас зарницами орудийных выстрелов на горизонте да разрывами мин и снарядов поблизости. И когда уже отошли с полкилометра — снова попали под огневой налет. Справа и слева засверкали разрывы, в нос полез резкий запах тротила. Налет кончился, все встали, начали отряхиваться. Только Сашка Шашкин остался лежать на земле. Он стонал, от боли страдальчески перекосился рот, из которого исходило прерывистое дыхание. Наложили повязку — вскоре он затих, и его будто налитое свинцом тело принесли в Бекетовку. Так мы потеряли еще одного своего товарища. Дышинский с тех пор стал возглавлять разведгруппу, а через неделю-полторы был назначен помкомвзвода. Все закономерно. Чтобы стать вожаком даже в самом маленьком коллективе, надо пройти испытание. Он его прошел с честью. Что меня в нем поражало — это зрелость суждений, умение поставить себя в положение противника, взвесить, оценить обстановку. Ведь сколько офицеров и сержантов побывало около этой траншеи, но никому и в голову не пришла мысль подобраться по заминированной, а фактически безобидной, когда ударили морозы, траншее. На этом Пчелинцев прервал свой рассказ, достал из кармана пачку «Беломора», извлек из нее папиросу, размял ее, а потом долго сидел молча, не прикуривая. О себе Андрей Дмитриевич говорить не стал. Посчитал неудобным… — …И еще я узнал там, под Сталинградом, и запомнил на всю жизнь, — продолжал Андрей, — без железной спайки людей, без веры в своего товарища, как в себя, не может быть успеха. Если же все это есть — как бы ни было тяжело, но чувствуешь свою силу, а это — уже залог победы. — 153 —
|