|
Отсюда все, что сопряжено с понятием идентичности и self, поднято с глубины волной постмодернизма. Согласно традиционной романтической или модернистской концепции, понятие self отсылает к континууму, к глубине «я». Понятия «нормы» и «патологии» в большей или меньшей мере связаны со способностью субъекта быть в контакте со своей наиболее глубинной идентичностью, и терапия — в особенности, те формы терапии, которые называют «модернистскими»— имеют целью помочь субъекту удовлетворять этому условию. В постмодернистском рассмотрении акцент смещается на эволюцию контекстов, обаяние персональной истории уступает место вниманию к выстраива- 76 Жан-Мари Робин нию перспективы, вопрос «как происходит изменение?» получает преобладание над вопросом «почему имеют место открывшиеся смыслы?». Мы есть отныне продукт контекстов наших разговоров и значений, которые имеют социальное происхождение. И так как наши разговоры постоянно меняются, наши «self» находятся в непрерывном движении; можно даже сказать, что они столь же многочислены, как ситуации. По замечанию Эпштейна, это изменение словаря, который описывает объект, именуемый «self», в сторону словаря, который описывает self как продукт постоянно меняющегося социального взаимодействия, требует радикальной перемены в психологии и тем самым — в психотерапии. Действительно, проблема отныне состоит не в том, чтобы быть или не быть в подлинном «контакте» с тем, что существует на самом деле, с нашей «глубинной» идентичностью, а в том, чтобы обрести гибкость в выдумках, рассказах, историях, повествованиях, мифах, которые мы используем повседневно с целью высказать себя. Вместе с утратой этой перспективы мы теряем уверенность в «обладании» внутренними богатствами, которыми мы можем пользоваться или они хранятся, скрыты в глубине нас самих. Таким образом мы теряем и фундаментальную опору на понятие бессознательного. Мы лишаемся фикции идентичности и по этой же логике мы лишаемся возможности такого познания другого человека, при котором его можно было бы представить как объект и измерить. Мы лишаемся нормативности и необходимости знать «истину», под которой отныне понимается лишь фикция. Мы лишаемся озабоченности измерением, диагностикой и другими практиками, более или менее прямо связанными с какими бы то ни было нормами. Мы лишаемся интереса к историческому объяснению и
— 38 —
|