Разные ситуации, которые были в моем сне, имеют отношение к полярностям оконченного/неоконченного (страх оказаться неготовой к исполнению 109 Пересказ этого сна и последующий комментарий являются извлечением из статьи, написанной группой студентов, которые принимали участие в семинаре о работе со снами в гештальт-терапии, которым руководил автор. Знакомство с этой статьей, очевидно, поможет читателю лучше понять практикуемый здесь метод подхода: Caudron S. et al. Deux ap-proches du rave en Gestalt-therapie // Cahier de Gestalt-therapie. № 10, automne 2001, p. 29-55. 254 Жан-Мари Робин роли терапевта; недостроенный офис), расслабления/ строгости (футболка и галстук-бабочка), врач/пациент (тот, кто заботится, и тот, о ком заботятся): как организовать себя в пространстве между этими полярностями? Я осознаю важность того, чтобы интегрировать пациента в мое поле, принять существование в моем поле строгости и гармонии. Тут есть возможное и необходимое сосуществование этих двух моментов. Футболка символизирует легкость, движение. Узел галстука — тяжесть, затянутость. Я не очень верю в свою креативность, и это не является для меня чем-то новым. Но в моем сне это обнаруживается с особенной ясностью. Моя спонтанная креативность была сломана родительскими предписаниями, и это внушает мне страх перед строгостью и формой. На примере моей профессиональной деятельности в моем сне обнаруживается моя старая проблема — антагонизм между строгостью и креативностью. В «настоящей жизни» я стою перед необходимостью перейти от невыносимой профессиональной ситуации, где индивид, одетый в униформу в прямом и переносном смысле, отрицается в пользу работы в команде, к будущей ситуации терапевта, чья деятельность в том и заключается, чтобы способствовать появлению автономии и богатства психической жизни пациента. Каково место креативности в работе? Футболка — это для меня движение, свобода, пространство. Узел галстука — это для меня не только удавка, но и строгость, серьезность, конвенциональность. В детстве быть строгой и серьезной заставляла меня мать, тогда как фантазия и креативность шли от отца, хотя и в подавленной форме. Из контакта с ней и с ним не получалось ничего: я, таким образом, закрыла для себя
всякую возможность для творчества. Строгость матери и задавленность отца с течение времени только усиливались, и это было одинаково разрушительно. Пережив депрессию, мой отец, наконец, позволил проявиться своим творческим ресурсам: он стал столяром и делал прекрасную мебель. — 133 —
|