Гештальт-терапия: Отношение

Это впечатление совпадает с мнением д-ра Кулкара, психиатра, к помощи которого Фритц прибегал каждую неделю, чтобы проверить на себе действие ЛСД. Д-р Кулкар был восхищен Фритцем, считая однако его занятие бесполезным, поскольку не было от этого никакой пользы, Фритц и сам хорошо справлялся: «Он лечил себя, а это не было депрессией, то была боль роста, боль нового рожде­ния».

Когда я познакомился с Фритцем в Эзалене — и когда весь мир через Эзален узнал Фритца, поскольку теперь он становится уже харизматической фигурой — это был не тот Фритц, которого мы раньше знали. Думаю, можно ска­зать, что он всегда проявлял большой талант, но здесь он подходит к расцвету своего гения. Между талантом и гени­ем большая разница. Гениальность — это не просто потен­ция, не только прикладная способность, это глубинный контакт индивида со своей исконной сущностью. Величие, которое те из нас, кто знал его во второй фазе жизни, чувствовали в нем, явилось выражением зрелости, а не тем, что было поверхностным в начале, пусть даже и талантли­вым.

Однако не только расцвет гения Фритца лежал в основе «гештальтного взрыва» в середине шестидесятых; еще од­ним фактором этого был Эзален или, более обще, начало «калифорнийского чуда». Была какая-то провидческая связь между его приходом в Калифорнию с предложением чего-то важного и замечательными людьми, работавшими там. Поскольку не только в Израиле, но особенно в Кали­форнии ищущие смысла люди находили оазис и формиро­вали движение, запустившее контр-культуру в нашу жизни.

Фритц предлагал не только нечто особенное, он вышел на совершенно иной уровень самореализации и авторитет­ности, как он достаточно ясно говорит в автобиографии, утверждая, что нашел «Тао и истину». Несмотря на то, что он иногда затушевывал такое признание (когда говорил: «Я еще не дошел до высшей ступени озарения, если только она есть»), его позиция была полной и завершенной, и это вы­ражалось через естественное ощущение его авторитета. Мне кажется, что те из нас, кто встречался с ним, воспри­нимали его как воспринимают мастера Дзена — не потому, что у него какая-то особая добродетель, а из скрытого ощу­щения, что «он знает». И интуиция, конечно же, не подво­дила, поскольку это восприятие подтверждалось все снова и снова. В тех пределах, где это оставалось верным, заклю­чался фактор его психотерапевтического успеха. Вот вам пример: Хиллел, его гостеприимный хозяин и учитель жи­вописи в Израиле, говорит: «Нам не нужно было много разговаривать, мы читали мысли друг друга», — и добавля­ет, что он (Хиллел) был не просто художником, но и пытал­ся писать, но оставил свои попытки: это было трудно и не совмещалось с семейной жизнью. Он разрывался между желанием высказаться и необходимостью уединения, что­бы писать, которое никак не давала его жена.- Он никогда не говорил об этом Фритцу, но Фритц сам однажды обра­тился к нему: «Хиллел, ты должен был стать не художни­ком, а писателем. Но когда в конце концов ты станешь писать тебе потребуется отдельная комната, ключ от кото­рой никогда не давай жене». В этом есть какое-то яснови­дение. Он никогда об этом не говорил, но считаю, что именно его необычайной интуицией, а не какими-то теори­ями, объясняется то, как он работал.