|
— Сударь, я весьма люблю читать предисловия. Мартелло доказывает, что его стих звучит для итальянского уха так, как александрийский для французского. — Он грубо ошибался; судите сами: у вас в мужских стихах двенадцать слогов, а в женских тринадцать, в мартеллианском стихе всегда четырнадцать, если только он не кончается на долгий слог, каковой в конце стиха всегда равен двум. Заметьте, что первое полустишие у Мартелло всегда состоит из семи слогов, тогда как во французском александрийском стихе их шесть, и только шесть. Либо ваш друг Пьер Якопо глух, либо на ухо нечист. — А вы, выходит, соблюдаете все наши правила, предписанные теорией? — Все, несмотря на трудности; ибо почти большая часть слов наших оканчивается кратким слогом. — Имел ли успех ваш новый размер? — Он не понравился, поскольку никто не умел читать стихов моих, но когда я самолично выступал с ними в обществе, то всегда торжествовал. — Вы не припомните какой‑либо отрывок из вашего «Радамиста»? — Сколько угодно. Я прочел ему тогда ту же сцену, что прочел Кребийону за десять лет до того белым стихом, и мне показалось, что он поражен. Он объявил, что не замечает никаких трудностей, и это была для меня высшая хвала. В ответ он прочел мне отрывок из своего «Танкреда», тогда еще не напечатанного, которого потом по справедливости признали шедевром. И все бы кончилось промеж нами хорошо, но один стих из Горация, который я привел в подтверждение его слов, понудил его объявить, что Гораций был главным его наставником в театральном ремесле, ибо заповеди его не стареют. — Вы нарушаете только одну, — сказал я, — но как истинно великий муж. — Какую? — Вы не пишете «contentus paucis lectoribus»[84]. — Если б он, как я, сражался с суеверием, и он писал бы для всего мира. — Вы могли бы, мне кажется, избавить себя от непосильного бремени, ибо никогда вам его не победить, а, победив, скажите на милость, чем вы его замените? — Мне это нравится. Когда я освобождаю род людской от лютого зверя, терзающего его, надо ли спрашивать, кем я его заменю? — Он не терзает его, напротив, он необходим для самого его существования. — Любя человечество, я хотел бы видеть его счастливым и свободным, как я; а суеверие несовместно со свободой. Или вы находите, что неволя может составить счастье народное? — Так вы хотите, чтоб народ был господином? — Боже сохрани. Править должен один. — Тогда суеверие необходимо, ибо без него народ не будет повиноваться государю. — 336 —
|