История моей жизни

Пятью‑шестью минутами позже толстуха тетка, проиграв, объявила племяннице, что та приносит ей несчастье и не умеет себя вести, раз оставила меня одного. Та ничего не отвечала и с улыбкою воротилась ко мне.

— Когда бы тетя знала, что вы натворили, — сказала она, — она бы не стала упрекать меня в невежливости.

— Если б вы знали, как я удручен! В знак своего раскаяния я даже готов покинуть вас. Вы довольны?

— Если вы уйдете, тетя скажет, что я дурочка, что я вам наскучила.

— Тогда остаюсь. Так вы и впрямь прежде не представляли себе того, что я решился вам показать?

— Только очень смутно. Всего месяц, как тетя забрала меня из Мелена, — я воспитывалась в монастыре с восьми лет, а теперь мне семнадцать. Меня уговаривали принять постриг, но я не согласилась.

— Вы не сердитесь на меня за то, что я сделал? Если я согрешил, то по простодушию.

— Мне не на что обижаться, я сама виновата. Прошу вас только никому ничего не рассказывать.

— В моей скромности вы можете не сомневаться, это в моих интересах.

— Ваш урок пригодится мне на будущее. Но вы опять за свое! Прекратите или я уйду.

— Останьтесь, уже все. Глядите, здесь, на платке, верный знак моей услады.

— Что это?

— Вещество сие, попав в надлежащую печь, спустя девять месяцев выйдет из нее мальчиком либо девочкой.

— Понимаю. Вы отличный наставник. И излагаете все с таким видом, будто вы школьный учитель. Должна ли я благодарить вас за усердие?

— Вовсе нет. Вы должны простить меня, ибо я никогда бы не совершил ничего подобного, когда б не влюбился в вас с первого взгляда.

— Как мне это понимать — как объяснение в любви?

— Да, ангел мой. Пусть оно дерзко, зато не оставляет места сомнению. Когда б не страстная моя любовь к вам, я был бы негодяй и заслуживал смерти. Смею ли я надеяться на взаимность?

— Я ничего не знаю. Знаю только, что теперь должна ненавидеть вас. Менее чем в час заставили вы меня пройти путь, каковой, я думала, совершают лишь после замужества. Я стала как нельзя более сведущей в том, о чем прежде боялась и думать. И раскаиваюсь, что позволила себя соблазнить. А отчего случилось, что теперь вы покойны и благостны?

— Оттого, что мы ведем разумные беседы. Любовь же после буйства страсти успокаивается. Глядите.

— Опять! Урок продолжается? Но теперь вы совсем не такой страшный. Огонь сейчас потухнет.

Она подбрасывает полено в камин и становится на колени, дабы подгрести угли. Она слегка нагибается, я решительно протягиваю руку и под платьем немедля обнаруживаю, что дверь на запоре и придется взломать ее, чтоб обрести счастье. Но она в тот же миг поднимается, садится и говорит чувствительно и нежно, что она дочь благородных родителей и полагала, что может требовать уважения к себе. Тут я тысячу раз прошу у нее прощения и под конец успокаиваю ее. Я сказал, что дерзновенной рукою удостоверился, что она еще ни с кем не познала счастья. Она ответила, что один только законный муж может сделать ее счастливой, и в знак прощения позволила осыпать ее руку поцелуями. Я бы продолжил, если б кто‑то не вошел. То был г. ле Нуар, каковой, получив записку, приехал узнать, чего хочет от него Ламбертини.