|
Возьмем, например, изображение Сократа. Когда Диоген говорит о благодушии, выносливости и внутреннем благородстве Сократа, это, конечно, не случайно. Это попытка изобразить личность Сократа. Но все рассказы о его жене Ксантиппе, о его двух женах или мальчиках и вообще о его чудачествах - это не история философии, но беллетристика. Смесь специфического в изображении личности Сократа и его остроумия, которое характерно для всех философов, рассмотренных Диогеном, обнаруживается, например, в рассказе о том, что на предложение Алкивиада предоставить Сократу большой участок земли для постройки дома последний ответил: "Если бы мне нужны были сандалии, а ты предложил бы мне для них целую бычью кожу, разве не смешон бы я стал с таким подарком?" (II 24). Когда Ксантиппа приготовила плохой обед для его гостей, он уговаривал ее не стыдиться, так как хорошие гости его не осудят, а мнение плохих его не интересует. Если таких ситуаций и подобного рода высказываний в жизни Сократа было даже и много, все равно этот метод историко-философского изображения, когда та или иная жизненная ситуация, реальная или вымышленная, в соединении с сентенцией Сократа, то ли философской, то ли общежизненной, то ли вымышленно-анекдотической, - все равно это есть общий и постоянный метод Диогена Лаэрция, полуфилософский, полуостроумный, но всегда мыслительно-углубленный и всегда забавно беллетристический, что при любом нашем подходе к Диогену всегда остается одной из самых ярких сторон его историко-философских изображений. Остановимся на Платоне. То, что у Диогена Лаэрция большинство биографических сведений о Платоне, по-видимому, соответствует действительности, об этом мы уже говорили. Возможно, что и не все сообщаемое Диогеном существенно. Но то, что многое действительно представляет собой смесь философии и беллетристики, об этом можно судить хотя бы по таким сообщениям. Однажды Платон попросил Ксенократа выпороть раба. Сам он этого сделать не мог, якобы потому, что был в гневе. По той же причине и в другой раз он тоже не стал пороть раба. Сев как-то на коня, Платон тут же поспешил слезть с него, чтобы не предаться "всаднической гордыне" (III 39). Мы, конечно, спросили бы, а зачем Платону в таком случае вообще надо было садиться на коня? Пить допьяна Платон рекомендовал только на празднестве бога вина. Об упомянутом противоестественном пороке Платона у Диогена Лаэрция имеется целое пространное сообщение с перечислением имен замешанных в это дело. Это тоже специальная ситуация, не имеющая прямого отношения к философии. Это либо указание на мало о чем говорящий тогдашний обычай, либо просто анекдот и беллетристика. Во всех этих трех случаях рассказ Диогена излишен. — 353 —
|