– Простите? – У вас ничего не случилось? – Нет. А что? – Антенна, – говорит Маргарет. – Уже час не крутится. Уотерхауз едва не падает от растерянности. Маргарет по‑прежнему дышит на ладонь. Уотерхауз видит только зеленые глаза, которые теперь смотрят искоса, с шаловливым прищуром. Маргарет бросает взгляд на гамак. – Спали на работе, да? Первый порыв Уотерхауза – оправдаться, сказать правду, что он думал про баб и шифры, поэтому забыл про антенну. Однако Маргарет предложила более удачное объяснение. – Виноват, – признается он. – Вчера засиделся допоздна. – Чай вас взбодрит, – обещает Маргарет. Она снова смотрит на гамак и надевает варежку. – Как оно? – Что оно? – Спать в гамаке. Удобно? – Очень удобно. – А можно мне попробовать? – M‑м. Туда трудно взобраться – очень высоко. – Ну вы ведь взобрались? – напоминает она с укоризной. Уотерхауз заливается краской. Маргарет подходит к гамаку и сбрасывает туфли. Уотерхаузу больно смотреть, как она стоит босыми ногами на каменном полу не согревавшемся с тех пор, как берберийские корсары последний раз устроили здесь пожар. Ногти на ногах у нее тоже покрашены красным лаком. – Мне ничуть не трудно, – говорит Маргарет. – Я – фермерская дочка. Подсадите! Контроль над ситуацией окончательно потерян. Язык окостенел. Уотерхауз подходит, наклоняется, подставляет ладони. Маргарет встает на них, запрыгивает в гамак и с хихиканьем исчезает под ворохом теплых одеял. Гамак качается посреди часовни, как кадило, распространяя слабый аромат лаванды. Качается раз, другой. Пятый, десятый, двадцатый. Маргарет молчит и не шевелится. Уотерхауз стоит, как вмурованный. Впервые за несколько недель он не знает, что сейчас будет, и совершенно от этого теряется. – Сказка, – мечтательно произносит Маргарет, потом из‑под краешка серого одеяла наконец выглядывает ее личико. – Ой! – вскрикивает она и падает обратно на спину. От резкого движения гамак ведет в сторону. – Что случилось? – упавшим голосом спрашивает Уотерхауз. – Я боюсь высоты! – восклицает она. – Простите, Лоуренс, я должна была вас предупредить. Ничего, если я буду называть вас Лоуренс? – По голосу ясно, что отказ смертельно ее обидит. А разве может Уотерхауз обидеть миленькую, босоногую, беспомощную девушку, которая к тому же страшно напугана высотой. – Конечно. Обязательно, – говорит он, однако прекрасно понимает, что мяч по‑прежнему на его стороне поля. – Не могу ли я вам как‑то помочь? — 210 —
|