Криптономикон

Бобби Шафто сочиняет в голове это маленькое надгробное слово, дрожа от субарктической стужи в бывшей французской, а ныне американской морозильной камере, которая размерами и температурой легко могла бы потягаться с Гренландией. Кроме него, в камере – бренные останки нескольких стад и одного мясника. За короткую службу Шафто перевидал немало похорон и всегда изумлялся искусству, с каким полковые капелланы возносят трогательные хвалы покойному. По слухам, когда вояки получают белобилетников, у которых на месте мозги, их учат печатать на машинке и сажают в кабинете день за днем строчить такое фуфло. Неплохая работенка.

Замершие туши длинными рядами висят на крюках. Бобби Шафто с каждым шагом все больше напрягается, готовясь к тому, что предстоит увидеть. В каком‑то смысле почти лучше, когда снаряд сносит приятелю голову вместе с нераскуренной сигаретой – пока вот так собираешься с духом, недолго рехнуться.

Наконец Шафто огибает ряд и видит на полу человека в обнимку со свиной тушей, которую явно намеревался разделать за мгновение до смерти. Покойник тут уже двенадцать часов, и температура его тела – минус двадцать градусов по Цельсию.

Бобби Шафто заставляет себя взглянуть на тело и набирает полную грудь холодного, пахнущего мясом воздуха. Складывает посиневшие руки в молитвенном и в то же время согревающем жесте. «Господи! – говорит он вслух. Эха нет – туши поглощают звук. – Прости этого морпеха за то, что он собирается сделать, и уж заодно обязательно прости его командиров, которых Ты в Своей безграничной мудрости соизволил над ним поставить, и прости их начальство за всю эту затею».

Шафто собирается продолжить, но решает, что грех тут не больше, чем закалывать нипов штыком. Ладно, к делу. Он подходит к сплетенным рядовому первого класса Джеральду Готту и Свинке – Ледяной Щетинке, пытается их разделить, но безуспешно. Тогда он садится и начинает разглядывать мясника. Готт – блондин. Глаза полузакрыты. Шафто светит в них фонариком и видит голубоватый отблеск. Готт – не хилого сложения, фунтов на двести двадцать потянет, а то и на двести пятьдесят. Жизнь при армейской кухне не способствует похуданию, а также (к несчастью для Готта) поддержанию сердечно‑сосудистой системы в стабильно работающем состоянии.

Когда у Готта случился сердечный приступ, одежда на нем была сухая, поэтому, слава те господи, не прилипла к телу. Шафто в несколько движений срезает ее ножом V‑44 «Гун‑хо», заточенным, как бритва. Однако широкое девятисполовинойдюймовое лезвие V‑44 не годится для ближнего боя, а именно для подмышек и паха, а Шафто строго приказано не поцарапать тело, поэтому он вынимает семисчетвертьюдюймовый обоюдоострый рейдерский стилет, как нарочно созданный для такого рода работы (хотя цельнометаллическая рукоятка через некоторое время начинает примерзать к потной ладони Шафто).