Япония. Год в дзен-буддийском монастыре

Баня, которую я обнаружил, была улучшенным вариантом монастырской. Нужно было немного пройти по узким улочкам мимо магазинчиков и лавок. По пути все со мной здоровались, все меня знали. В Киото тогда жило всего‑навсего двадцать девять человек с Запада и более миллиона японцев. Я давал десять центов женщине на входе и раздевался на каком‑то балконе в зале, на котором был виден не только этой женщине, но и всем посетителям. Женщины проявляли ко мне явный интерес: белые мужчины были для них внове, и хотя они наверняка видели их в кино, живое зрелище куда интереснее. Три измерения лучше, чем два.

Обычно я шел в баню ранним вечером и долго отмокал в большом бассейне, выложенном красивой глазированной плиткой. Раньше купались все вместе, но с приходом американцев возобладали новые идеи, и мужчины стали мыться отдельно от женщин. Вскоре я познакомился с постоянными посетителями бани, приветствовал стариков по имени.

– Здравствуйте, Ян‑сан, – говорили они.

– Здравствуйте, Танака‑сан, здравствуйте, Кобори‑сан, здравствуйте, Сасаки‑сан. Хорошая сегодня вода.

После чего все с довольным видом принимались жаловаться друг другу на жизнь. Я больше общался со стариками из бани, чем с монахами. Они расспрашивали меня, много ли приходится медитировать.

– Три часа каждый вечер, – с гордостью отвечал я, – а когда вернется настоятель, добавится еще два часа днем и один утром.

Старики сочувственно кивали головами и со значением переглядывались. У них появился странный знакомый.

– И что, болят ноги?

– Болят, – отвечал я, показывая больные места.

Монастырь моим походам в баню не противился, хотя старшему монаху о них наверняка было известно.

Глава 6

Рыба, которая умирает от жажды

Наблюдая за повседневными делами старшего монаха, я постепенно выявил особенности его характера, из которых наибольшее впечатление на меня производила невозмутимость. В своем поведении я, пожалуй, подражал скорее ему, чем наставнику. Наверняка он знал о том, что служит примером мне, да и другим монахам и послушникам. В любой эзотерической дисциплине очень опасно соотносить себя с другим человеком – ведь если тот сделает что‑то, неприемлемое или неоправданное в глазах его последователя, пример разобьется на тысячи кусочков, а вместе с ним разбиваются и становятся бессмысленными образ, бог, дисциплина. Вероятно, понимая это, старший монах избегал экстравагантного поведения и строго подчинялся монастырским правилам. Он вставал раньше всех, ложился спать позже, во время медитации совершенно не двигался, вовремя ударял в колокол, за совместной трапезой следил за каждым своим движением. Несмотря на все это, в нем не было ничего жесткого – он легко скользил по жизни, был свободным, добрым, спокойным, пожалуй, даже беззаботным человеком, которого ничто не задевало. Когда я пытался о чем‑нибудь с ним говорить, он выслушивал меня и тут же возвращал к тому, чем я занимался. Если он хотел поговорить, то выбирал для этого подходящий момент и обстановку, создавал ситуации – а это удается далеко не всем.