Христианский дзэн

«Затем я покидаю землю и миную срединные области воздуха; я достигаю прекрасного эфира, звезд и созерцаю их. Но даже там я пребываю недолго, и, проходя за них, становлюсь странником, который путешествует и изменяется, и осознает постоянство Природы, неподвижную Мощь, существующие по своим собственным законам, определяющим и сохраняющим все сущее, зависящее от несказанной Святой Мудрости. Так что мой ум должен стать отделенным от всего субъективного, подлежащего изменению, и спокойно пребывать в неподвижном отдохновении, с тем, чтобы, предаться родственному Ему, вечно неизменному; и лишь затем можно воззвать к Нему таким родным именем: «Отче!»».

Здесь слово «Отче» не является простым обращением; это то, что восстает из глубин бытия, когда, отрешенный от всего, пребываешь спокойно в неподвижном духовном отдохновении. Такой опыт может казаться удаленным в тысячи миль от дзена, но есть здесь и тождество — не только в безмолвии, глубоком отдохновении, отрешении и слиянии с целым, но также и в состоянии не-самости, когда слово «Отче» восстает в сердце. Читая Св. Григория и глубоких мистиков, видим, что этот крик души не исходит из эмпирической личности (которая утрачена). Это — воззвание Христа к его Отцу, Сына, предлагающего себя Отцу в любви Святой Троицы, Сына, о котором Св. Павел говорит: «Теперь не я живу; но Христос живет во мне». Так что христианская молитва заканчивается в контексте Святой Троицы. И это завершение сопровождается тревожащим парадоксом: имеет место быть диалог с сущностью, которая тотально одна.

Но будет ли чрезмерным упрощением говорить, что Восток считает основополагающим единение, а Запад — разнообразие? И что они необходимы друг другу? Или лучше сказать, что мистический Восток открывает нам путь, где все — одно, тогда как научный Запад прекрасно улавливает суть разнообразия и множественности? И они нужны друг другу. Возможно, мы должны уйти от необдуманных обобщений. Пока же я предпочитаю думать, что наш путь лежит в диалоге с дзеном.

ГЛАВА 4

ХРИСТИАНСКИЙ ДЗЕН (1)

В течение лета 1970-го я читал лекции о мистицизме в Сан-Франциско. Мне говорили, что Калифорния — центр йоги и колдовства, дзена и волшебства, наркотиков и нудизма, и всего такого, что есть под солнцем. Говорили, что здесь побывали всевозможные свами и роши, гуру и учителя трансцендентальной медитации, и что атмосфера здесь навеяна призраком Олдоса Хаксли, глотающего мескалин и претендующего на обладание Блаженными Видениями. Короче говоря, Калифорния была домом мистических истин и лжи. Во всяком случае, настоящие ли это истины, я не знаю. Но знаю, что я влюбился в распахнутый мир Калифорнии, с захватывающей дыхание красотой Биг Сура. Частица моего сердца осталась в Сан-Франциско.