|
Могло бы быть доказано, что эти уводящие прочь субъектно-объектные отношения не основываются на Библии, которая вполне дуалистична. Подобное воззрение иногда поддерживается даже такими знаменитыми теологами как Карл Барт – явный противник традиции Дионисия. Они рассматривают целый апофатический поток, достигающий высшей точки в учении Св. Иоанна Креста, как загрязнение монистикой прекрасной духовности, проистекающей из Библии. Но я вовсе не придерживаюсь таких убеждений. Если отвлечься того, что Библия не является целиком христианской, что она создана в рамках еврейской культуры, и если читать Библию внимательно, то можно найти там и зародыши семян теологии отрицания. Не то, чтобы этот мистический материал был представлен в терминах без-вещности, пустности и пустоты, поскольку евреи просто не говорили на эту тему. Но у них было свое собственное представление о том, что Бог – непостижим, что он не находится в определенном месте, и так далее. Они говорили о запрете делать образа, утверждая, что Бог не приветствует подобных вещей, поскольку нет человека, когда-либо видевшего его. Кроме того, история гласит, (и этот рассказ действительно трогает меня), что когда победоносный Помпей, переполняемый любопытством, шагнул в Святая Святых, чтобы увидеть, что там сокрыто, он ничего не обнаружил (как установлено в конце концов буддизмом!). Таким был еврейский путь, провозглашающий высшую непостижимость Бога. Кроме того, семена апофатической мистики разбросаны в трудах и Деутеро-Исайаса (или так лишь кажется мне). Я полагаю, что обсуждаемая тема имеет большое значение для диалога с дзеном и для тех христиан, которые хотели бы практиковать его, оставаясь верными Богу. И вовсе не обязательно быть атеистом, чтобы сказать: «Бог исчезнет и только Джонстон останется». Это означает, что христиане могут практиковать медитацию подобную дзену, будучи искренне преданными Богу, но не делая его объектом размышлений. Бог – не есть, строго говоря, объект. Он – основа бытия. Если этого не понять, дзен будет назван атеистическим, и его проникновение в христианство будет воспринято резко негативно или подозрительно. Но не следовало бы отвергать и дуалистический аспект реальности, всегда остающийся для христианина. И здесь мы приходим к знаменитой проблеме «один и много», которая занимала великие умы Запада от Парменида и Аристотеля до Акуинаса. Есть одно, и все-таки есть много. Это столь деликатная и трудная тема, что я не осмеливаюсь здесь пускаться в рассуждения, даже если бы у меня была способность делать это. Достаточным только отметить, что Аристотелевская традиция (которая, я уверен, еще что-то говорит людям), придерживается обеих ветвей – единственности и множественности. И все же я — не философ, я всегда думал об этом с позиции здравого смысла, подтвержденной опытом. Повседневная жизнь говорит, что есть много вещей; опыт, подобный получаемому в дзене, говорит, что есть одна вещь. Почему не прислушаться к обеим? Должны ли мы отвергнуть одну область опыта? — 18 —
|