|
Грамматически расчлененный период из Фукидида (Hist. belli Pelopon. VII / 69, 2) выглядит следующим образом: Никиас положением вещей полностью смущенный и видящий сколь велика и близка уже была опасность — ибо уже были почти готовы отправиться — и полагающий — как это бывает большей частью при сражениях столь большой важности — — всюду еще чего–то недостает — и еще недостаточно сказано призвал опять отдельных судоводителей Называющий их по имени их отца и по их собственному имени и по их роду и призывающий каждого в отдельности никто не должен рисковать тем что он к славе своей прибавил никто не должен дать померкнуть тем доблестям которыми блистали предки и напоминающий об отечестве которое наслаждается прекраснейшей свободой о предоставленной в нем всем гражданам свободе устраивать свой образ жизни и говорящий иное что люди обычно совершают которые находятся в подобном положении которые не страшатся того что кому–то могло бы показаться устаревшим и также то, что люди в подобных случаях говорят похожего друг другу что относится к женам детям и богам отечества считая это, однако, полезным в данном положении. И без моего комментария ясно, почему автор в египетском тексте видит отражение «духа египетской культуры», а в греческом тексте — отражение многообразной расчлененной сущности эллинизма. Результатом его наблюдений является утверждение, что в текстах из сочинительного демонстратива возникает подчинительный релятив . Если говорить точнее, последний знак можно обнаружить повсюду и в древнейших текстах; однако в них он встречается редко, а впоследствии появляется значительно чаще и в тех местах, где первоначально выступал только первый. В тех случаях, где мы, согласно Димке, в любом индоевропейском языке должны ожидать примерно следующей последовательности предложений: «Когда настал день, я встретил человека, который с почтением приветствовал меня, поскольку он боялся», — в древнеегипетском тексте предложения стоят рядом, не будучи связанными друг с другом. Но такое преобладание паратаксиса не становится существенно меньшим при переходе от более торжественных к обыденным прозаическим текстам и в более позднее время под влиянием греков и римлян, когда наблюдается большая легкость и гибкость. Если бы возникала необходимость раскрыть содержание понятия «лапидарный язык», которое вполне приложимо и к греческим, и к римским надписям на камне, то, как я полагаю, вряд ли можно было бы найти более яркий образец, чем тексты на высокоразвитом языке древних египтян. В материале, который анализировал Димке, имеются необычайно интересные с языковедческой точки зрения факты. Постараемся уяснить себе эти факты путем конструирования по их образцу и с помощью выработанных нами для этого понятий. Если я, начав рассказывать по–немецки, скажу es kam ein Mann 'пришел человек' и затем употреблю to–дейктическое указательное слово то это вовсе не означает, что оно является истинным относительным местоимением. По–видимому, в праиндоевропейском языке существовала (неизменяемая) указательная частица. Вопрос: как же обстоит дело с семантической и с синтаксической функциями этой частицы? В повествовательном тексте ни о каком demonstratio ad oculos не может быть и речи. Но надо подумать, не находился ли до того, как сформировалось четкое анафорическое употребление, все же дейксис к воображаемому на переднем плане. Если я стану рассказывать: «NN жил сто лет тому назад в Вене. Там тогда были...» — то действует дейксис к воображаемому. Скажем же еще раз: es kam ein Mann (и далее) to. Можно предположить, что рассказчик в своем воображении как бы указывает пальцем на то, что перед ним находится. Относящийся к теории языка вопрос о происхождении релятива в четкой формулировке гласит: чем отличается известный в наших языках релятив от такого дейксиса к воображаемому? — 330 —
|