Теория языка

Хорошо известным грехом той фазы развития гуманитарных наук, которая характеризовалась исключительно историческим подходом, была тенденция игнорировать во имя идеи континуальности те пункты, где происходили структурные изменения. Когда в каком–то языке, достигшем развитого состояния, происходит переход от последовательности, образующей предложение, к атрибутивной, то при этом имеет место изменение функции: то, что было моментом предложения, становится моментом слова. Смысл этого тезиса закреплен в аксиоме D, постулате о «языке» как двухклассной системе. Стоит заметить, что Шмидт, последователями которого мы стали, преклоняясь перед смелостью его теоретического построения, в другой решающий момент совершает в точности тот мысленный переход, которого мы требуем. А именно там, где он дает определение понятию суффиксов и префиксов.

«Пре– и суффиксами в собственном, формальном смысле слова могут быть названы только те формы, которые сами по себе уже не имеют никакого вещественного значения, а служат лишь для передачи формальных, грамматических отношений между словами» (Schmidt. Ор. cit., S. 387). На мой взгляд, сказано четко и корректно. Нам нужна такая же понятийная ясность в том, что касается слова, и поэтому мы прежде всего отделяем флективное слово, несмотря на его явно комплексный характер, от композита. Композит всегда появляется там, где происходит

объединение двух символических значимостей в более сложную символическую значимость; выдвинутый критерий точно совпадает с тем, что Шмидт имел в виду, говоря о «вещественном значении».

4. Разлитое между именными и глагольными композитами

Почему препозиция детерминирующего члена в именном композите является правилом и представляет собой, так сказать, естественный случай? Психолог раздражается, оттого что не может ответить на столь простой с виду вопрос Шмидта. Но следует по крайней мере отметить, что в синтаксисе так называемого жестового языка, который Вундт наблюдал и исследовал у глухонемых, у монахов ордена цистерцианцев и еще Где–то, постпозиция встречается столь же часто; и это понятно. Ведь символы жестового языка всегда тесно связаны с наглядностью, и их основные сочетания достигаются при помощи наглядных средств. Совершенно естественно, что в сочетании «слепой человек» вначале реализуется предметный символ «человек» и лишь затем атрибутивный символ «слепой». Устройство звукового языка должно было бы быть иным по сравнению со знакомым нам, чтобы этот закон распространялся и на него; у него должно бы быть «живописное поле» для составления композиций. Причины, по которым в жестовом языке отдается предпочтение постпозиции, устраняются по мере того, как звуковой язык освобождается от живописующего метода. Я не хочу этим сказать, что только препозиция совершенно естественна; в предыдущих рассуждениях я не нахожу прямых аргументов в ее пользу. Вероятно, чтобы лучше разобраться в этом деле, придется вникнуть гораздо глубже в психологию процессов языковой композиции или еще раз обратиться к учению историков языка.