Теория языка

Здесь не место подробно разъяснять мою позицию по отношению к Штумпфу и Бехеру; однако я хотел бы высказать свое мнение об их вкладе в науковедение. Им не хватает осознания того, что существует целая группа наук, которые неизбежно останутся неоднородными до тех пор, пока в качестве основы выбирается картина мира, предложенная Декартом, или Спинозой, или Лейбницем, или Лотце. Поэтому Штумпф, занимаясь преимущественно своей областью исследования, в своей наиболее зрелой книге «Звуки языка» («Die Sprachlaute», 1926) не увидел пути к фонологии и к специфическим задачам лингвистики. В моей работе «Фонетика и фонология» («Phonetik und Phonologie») это показано на

конкретном примере. Но его «учение об образах», существенное для упомянутой группы наук, и, кроме того, целая область «нейтральных наук» (феноменология, эйдетика, всеобщее учение о связях) составляют строгую концепцию. Многое там необходимо и, как мне кажется, не устаревает. Бехер со своей стороны (что, впрочем, прекрасно видно из его книги) не является историком в духе Риккерта, например биографом. Не составило бы особого труда спасти основную идею Риккерта об идиографической составляющей в научных дисциплинах, например очистив ее от полемики с Бехером и сделав ее еще более живой и весомой (как это он сам планировал). Что касается положения науки о языке в космосе наук, то основание, которое предлагает для нее, а также и для психологии Бехер в двух главах своего произведения (Becher. Ор. cit., S. 283—296), я считал бы привнесенным извне, а не возникшим изнутри. Хотя обе науки открывают широкие возможности, едва ли современный языковед будет чувствовать себя уверенно в их рамках; да и иск, предъявленный де Соссюром к методам, едва ли будет удовлетворен, если мы придем к малоутешительному выводу, предписывающему языковеду смотреть на факты глазами других.

Примечательно, что книга Риккерта в тех немногих местах, где на примерах постигается суть языковедческого подхода (в самом широком смысле слова), рассматривает специфически филологические, а не специфически лингвистические задачи. Поэтому мне кажется столь же естественным и то, что противники риккертовской дихотомии внутри globus scientiarum[39], приводя аргументы из области языка, обращаются уже к специфически лингвистическому. Ибо достаточно очевидно, что на большом филологическом материале так же явно обнаруживается преобладание идиографических моментов, как на лингвистических фактах типа так называемых «законов» передвижения звуков или изменения значений — недостаточность идиографического подхода. Было бы опрометчиво все неидиографическое в смысле Риккерта немедленно помещать (как это часто делается) в область естественнонаучной номотетики. Ибо тезис «tertium non datur»[40] до сих пор еще никем не доказан, а лишь делаются попытки доказать его всерьез. Поэтому я согласен со Штумпфом и Бехером. В рамках языкознания прямо–таки классическим примером науки, которая не использует ни идиографический, ни естественнонаучно–номотетический методы и которая, несмотря на это, доказала свое право на существование и возможность функционировать, является вся описательная грамматика. При этом я имею в виду не много раз критикованную «школьную грамматику» (по ее адресу, к слову сказать, я охотно произнес бы несколько теплых слов), а все простые структурные интерпретации, которые со времен гениальных греков обычно используются для какого–нибудь конкретного языка. Еще никогда научные успехи в области языка не достигались без такого структурного анализа. Его научный характер рассматривается в начале раздела 3 Аксиомы С.