В этой главе изложено все, что можно извлечь из учения о структуре языка для верификации модели, занимающей меня с 1907 г. Сегодня ее можно сформулировать так: языковое мышление и любое другое оперирование предметными символами в познавательных целях так же нуждается в символическом поле, как художник в палитре, картограф — в сетке параллелей и меридианов, композитор — в нотной бумаге или, обобщая, как каждая система двух классов — в репрезентативных знаках. Я полностью осознаю, что аналитическая задача, поставленная тем самым перед теорией языка, еще не нашла в том, что здесь предложено, достаточно всеобщего и логически четкого решения.

Человеческий язык как механизм репрезентации, насколько он нам известен сегодня, прошел некоторые стадии развития, заключающиеся во все возрастающем освобождении от указания и отдалении от живописания. Освобождение отдельного языкового выражения от ситуативной обусловленности, от указательного поля языка — это тема, которая, как я надеюсь, будет доведена до конца в разделе о предложении. Напротив, пока еще отсутствует вполне ясная внеязыковая модель, которая бы соответствовала наблюдаемому в языке способу репрезентации. Легко предвидеть, что символический механизм в той же мере, как и язык, отдаленный от живописующего воспроизведения и ставший непрямым, может достичь высокой степени универсальности. Но почему наряду с этим в основном сохраняется способность к реляционно верному воспроизведению, я, честно говоря, понимаю не в той мере, в какой это должно было бы быть в завершенной и все объясняющей теории языка. Возможно, мы переоцениваем освобождение от указательного поля и недооцениваем принципиальной открытости и потребности каждой языковой репрезентации положения вещей быть пополненной нашим знанием этого положения вещей. Иными словами: возможно, существует пополнение всего воплощенного в языке знания из источника, не вливающегося в каналы языковой символической системы и, несмотря на это, производящего подлинное знание.

Глава IV СТРОЕНИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ РЕЧИ ЭЛЕМЕНТЫ И КОМПОЗИЦИИ

Лейбниц и Аристотель о синтезе и синтемах. Аддитивные комплексы и гештальты. Конструктивный ряд: фонема, слово, простое предложение, сложное предложение.

В начале «Монадологии» Лейбница, небольшого сочинения, которое великий метафизик составил ad usum principis Eugenii[204], содержится следующее утверждение: «Et il faut qu'il ait des substances simples, puisqu'il у a des composes; car le compose n'est autre chose qu'un amas ou aggregatum des simples 'Должны существовать простые элементы, поскольку существуют комплексы: ведь комплекс есть не что иное, как совокупность, или агрегат, простых элементов'». В противоречии (действительном или только кажущемся) с этой ключевой формальной идеей Лейбница находится понятие синтеза, занимавшее важнейшее место еще в концепции Аристотеля (в его теории суждений). Этим понятием позднее пользовались Кант, Гегель и Кассирер; со своей стороны и Вундт немало усилий приложил к исследованию того, что он определял как «творческий синтез».