|
Прообразом смыслообраза, конечно, является платоновская идея, которая есть вид, наружность, род, образ, способ, а прочие же вещи являются их подобиями. Такой процесс уподобления поэтически описал Цицерон: «Платон, этот достойнейший основоположник и наставник в искусстве речи, как и в искусстве мысли, называет такие образы предметов идеями и говорит, что они не возникают, но вечно существуют в мысли и разуме, между тем, как все остальное рождается, гибнет, течет, исчезает и не удерживается сколько-нибудь долго в одном и том же состоянии. Поэтому, о чем бы мы ни рассуждали разумно и последовательно, мы должны возвести свой предмет к его предельному образу и облику» (1972. Оратор. II, 7 сл.). Предвосхищая дальнейшее, следует заметить, что даже абстрактная идея должна иметь свой образ и облик, т. е. быть одновременно носителем конкретного, а не пустышкой. Итак, смысловой образ, по крайней мере, потенциально содержит в себе дух, эмпирию, практику, теорию, чувство и к тому же еще активную интенцию и силы для своего развертывания. Его можно было бы назвать душевным интегралом или интегральным образом (термины А. А. Ухтомского), который дает начало деятельности, в том числе и деятельности мышления, служит для последнего идеей, идеалом, ориентиром движения к конкретному. Конечно, образы, как и мысли, бывают недостаточно осмысленными, порой бессмысленными или кажутся таковыми. Они не только отражают, но и порождают мир. Часто «жизнь подло подражает художественному вымыслу» (Владимир Набоков). И научному тоже. Но это издержки или расплата за свободу воображения и ограниченность мышления. «Сон разума рождает чудовищ». Но без образов мышление ущербно, если вообще возможно. Не только мышление. Любая деятельность. Вспомним ощущение направленности, непосредственного движения к чему-то конкретному, сопровождавшее Эйнштейна от начала и до конца всего драматического периода работы над созданием общей теории относительности, и прислушаемся к тому, как нечто подобное описывает великий драматический актер Михаил Чехов: «Когда мне предстояло сыграть какую-нибудь роль или, как это бывало в детстве, выкинуть какую-нибудь эффектную шутку, меня властно охватывало это чувство предстоящего целого. <...> Это будущее целое, из которого рождались все частности и детали, не иссякало и не угасало, как бы долго ни протекал процесс выявления. Я не могу сравнить его ни с чем, кроме зерна растения, зерна, в котором чудесным образом содержится все будущее растение» (1986. Т. 1. С. 54). М. Чехов называет это чувством художественной цельности, изумительным предощущением целого. Рассказывая о своей педагогической работе, он замечает, что никогда не готовился к урокам: «Приходя в школу, я каждый раз заново был охвачен идеей целого и тут же на месте прочитывал в целом, какие частности должны быть выявлены сегодня» (там же. С. 99). Эйнштейновская направленность и чеховское предощущение целого, наверно, и есть смысловые интегральные образы в действии. И Эйнштейн, и Чехов были еще и гениями самонаблюдения. — 83 —
|