|
восполнял кругозор созерцаемого другого, не теряя его своеобразия (1994. С. 106—107). Таким образом, в акте творчества подразумевается вчувствование в другого человека, скрытый диалог с ним и восполнение кругозора другого своим избыточным ви?дением. И вместе с этим — развитие своего собственного ви?дения. Д. А. Пригов пишет, что «у японцев сохранилось еще архаическое чувство и привычка визуальной созерцательности, когда длительность наблюдения входила в состав эстетики производства красоты и ее восприятия. Считалось, что вообще-то истинное значение предмета и явления не может быть постигнуто созерцательным опытом одного поколения. Только разглядываемая в течение столетий и наделяемая через то многими, стягивающимися в один узел смыслами и значениями, вещь открывается в какой-то, возможной в данном мире полноте» (2000. С. 170—171). Хорошо бы такое «архаическое чувство» восстановилось у европейцев, если оно у них когда-то было. Молчаливое созерцание — это род медитации, иногда светлой, иногда печальной, а иногда и той и другой вместе: «печаль моя светла». Оно, как и всякое переживание, представляет собой работу (ср.: Фрейд З. — «работа печали»), направленную на создание смыслов и значений (Василюк Ф. Е., 1984). Ф. М. Достоевский выразил это более определенно: «Страдание — да ведь это единственная причина сознания». Конечно, значения и смыслы сознания не всегда могут быть вербализованы, в том числе и потому, что слово нередко убивает впечатление и порождаемые им смыслы. По мере накопления опыта созерцания, переживания, страдания душа как бы впадает в понимание, порождает, по выражению М. К. Мамардашвили, невербальное внутреннее слово, в котором фиксируются неотрефлексированные смыслы. Это и есть то, что превосходно выразил Мандельштам: Быть может, прежде губ уже родился шепот, Приводя строчки поэта о шепоте раньше губ, мы вовсе не хотим сказать, что созерцание — медитация — переживание, равно как и формы искусства, побуждающие душу вновь впадать в эти состояния, вовсе не рефлексивны или дорефлексивны. Возможно, что они представляют собой высшие формы рефлексии — рефлексии духовной, которые сродни озарению, сатори, инсайту. Возможно, порожденные многими поколениями созерцателей значения и смыслы стягиваются в один узел, а возможно, наряду с этим образуют невидимую смысловую ауру, которая, подобно облакам, окутывает, например, Фудзияму, создает вокруг нее духовную атмосферу. Подобное предположение с точки зрения современной психологии восприятия не может считаться ни строго доказанным, ни фантастическим. В его пользу говорит то, что образы реальности, равно как и визуализированные образы, образы-представления и образы-воображения, всегда как бы выносятся наружу, локализуются во внешнем пространстве. Возможно, они оставляют в этом пространстве свои следы, которые, накапливаясь, создают духовную ауру или духовную атмосферу. — 304 —
|