|
помощью того же «всплеска в тишине» выразила казалось бы нечто совершенно конкретное: Камень, кинутый в тихий пруд, Но за этим конкретным для Цветаевой скрывалось огромное содержание, которое она выражала в шестнадцати стихотворениях, а потом и в прозе, посвященной Александру Блоку. Цепь подобных поэтических ассоциаций может быть бесконечной. За двумя строчками Анны Ахматовой (1946) скрывается не только Александр Блок, но и Петербург, которые в ее сознании символизируют друг друга: Он прав — опять фонарь, аптека, Ахматова верно заметила: ...может быть поэзия сама — Именно это мы старались продемонстрировать приведенной выше перекличкой замечательных поэтов, постепенно переходя от старого пруда Басё к старому, великолепному, сегодня почти неправдоподобному Петербургу Блока и Ахматовой. Вернемся к хайку Басё. Поэт знал, что в этом семнадцатисложном стихотворении его духовный опыт приобрел совершенную форму выражения. Форма, действительно, изящна, проста и естественна. Она подчинена эстетическим принципам поэта. Главные из них: изящная простота, ассоциативное сознание гармонии прекрасного, глубина проникновения в беспредельность мира, недосказанность, а может быть, сверхсказанность, обеспечивающая свободу понимания и интерпретации. Его творчество — результат одухотворенного истинного созерцания, которое, согласно Канту, производит «чувственные понятия», а согласно Гегелю, схватывает «субстанцию» предмета «во всей ее полноте» (1929. Т. 1. С. 251). Подобное возможно, так как высшие формы созерцания обеспечиваются действием силы продуктивного воображения и творческой фантазии. Гёте называл такой вид творчества «созерцательной способностью» суждения, благодаря которой человек в единичном явлении может увидеть всеобщее. Результат созерцания — образ-видение есть нечто большее, чем простое восприятие. Молодой, еще наивный Мандельштам в 1911 г. даже оптимистически заявил: «Обман в видении немыслим». Для такой веры имеются основания, так как слишком многое из провидческого в искусстве подтверждалось. Видение носит преимущественно чувственный характер и выливается в произведение искусства. В приведенном хайку Басё японская душа узнает философию поэта, его одиночество, суровое душевное спокойствие и многое другое. Вот что, например, увидел в нем Акутагава Рюноскэ: лягушка, прыгнувшая в старый пруд в саду, разбила столетнюю печаль. Но лягушка, выпрыгнувшая из старого пруда, может быть наделена столетней печалью. Разумеется, не только в хайку, но и в других произведениях искусства наблюдается неожиданное сочетание, точнее, столкновение разных образов, рождающее новый смысл, способствующее возникновению озарения, мгновенной вспышки сознания читателя. В свое время С. Эйзенштейн обратил внимание на то, что подобное наблюдается в сложносоставных японских иероглифах. При столкновении образов рождается сатори, похожее на «распустившийся цветок ума». И этот цветок оказывается не внутри, а снаружи. Об этом же писал Мандельштам: «Что делать, самый нежный ум весь помещается снаружи». — 292 —
|