|
Как ни тривиальны эпитеты, которыми наделяют музу Жуковского: мечтательная, идеальная, неземная, нам нужны были все эти немецкие, иногда русифицированные привидения, страхи, тени и призраки прежде всего для того, чтобы Пушкин, невзирая на зубоскальство дикарей, на понятном, хотя бы по буквам, для них языке запечатлел раз и навсегда о всяком истинном творческом духе: «Мы рождены для вдохновенья, для звуков сладких и молитв». Из истории русской культуры никакие электрификаторы, никакие Сальери отныне уже не вытравят этих слов, и эти слова будут волновать русского человека, пока не будет упразднен
369
сам язык русский. У Пушкина это было уже спонтанным творчеством русского духа, манифестацией какого-то затертого, забитого и забытого, но не угасшего вовсе порыва этого духа. Теперь требовалось его рефлексивное осознание и уяснение» (там же. С. 318—319).
Эти слова были написаны почти 80 лет назад, а рефлексивное осознание и уяснение проходило на фоне запретов и убийств русских писателей и поэтов, философов и ученых, в их числе и автора этих слов — Г. Г. Шпета. Оно продолжается и сегодня. И все же Шпет был прав: пушкинские слова вытравить не удалось, не удалось остановить и творчество русского духа, хотя усилия предпринимались неимоверные.
§ 3. Искусство — символический язык души
Значительно бо?льшую (по сравнению с психологией) помощь в обсуждении проблемы воспитания души может оказать искусство. Хотя искусство не утруждает себя доказательствами, но в том, что касается души, смысла в нем больше, чем в науке. С него и начнем, а затем, обратимся к психологии. Несмотря на суровую критику, которой психология была подвергнута выше, игнорировать ее достижения неразумно. Размышления о душе без психологии столь же ущербны, как и психология без души.
Возьмем в качестве примера малую и бесконечно богатую смыслом форму хайку Мацуо Басе:
Старый пруд.
Прыгнула в воду лягушка.
Всплеск в тишине.
Не можем удержаться, чтобы не привести в параллель хайку Басё стихотворение, написанное семнадцатилетним Осипом Мандельштамом в 1908 г.:
Звук осторожный и глухой
Плода, сорвавшегося с древа,
Среди немолчного напева
Глубокой тишины лесной...
Та же малая и бесконечно богатая смыслом форма. Трудно сравнивать эстетическую выразительность обеих форм, но смысл их удивительно близок. С Басё и Мандельштамом перекликался Борис Пастернак, смотревший на «пруд в саду как на явленную тайну» и слышавший как «шепчет яблони прибой» (1912, 1928). Марина Цветаева в двух строчках, адресованных Блоку (1916), с
— 291 —
|